Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I) - Егор Петрович Ковалевский

герой Наполеоновских войн, отнявший у французов Каттаро и Рагузу; он с радостью предложил Черногорию складочным пунктом боевых снарядов и сам переехал на некоторое время в Станевич, на берег Адриатического моря, важный пункт, к сожалению, также выхваченный впоследствии Австрией. Граф Каподистрия дорожил этой помощью. Кроме того, своими постоянными усилиями, он достиг того, что некоторые европейские кабинеты стали склоняться в пользу освобождения Греции.

Смерть Байрона озарила новым поэтическим светом дело греков, возбуждавшее уже живое сочувствие знаменитой осадой Миссалунги. Напрасно некоторые правительства упорствовали и признавали греков за бунтовщиков, общественное мнение называло их героями. В то время имя Байрона, как защитника Греции, было громче и славнее, чем поэта, и возбуждало всеобщий энтузиазм.

Блудов, которого живое воображение ясно сохранило все впечатления восстания Кара-Георгия, часто толковал о них с графом Каподистрия и теми славянами, которые являлись в Эмс с предложениями. Оба сокрушались о том, что все эти восстания были местны, отрывочны, без связи с общим делом, без соображения с европейскими обстоятельствами, и потому служили только роковым предлогом для Турции, усиливая повсеместно жестокости, и без того невыносимые для бедных раиев. При этом, конечно, не раз являлась мысль, что несоразмерное с мирным положением число войска, которое содержала тогда Россия в угоду австрийской политики и к совершенному истощению наших финансов, могло бы быть употреблено иначе, – если существование его уже признано необходимым. Блудов по этому поводу выразился: Pour les gouvernements, ainsi que pour les individus il en est fautes, des erreurs, ou bien, pour dire le vrai mot, des sottises, á peu près comme des boulets et des balles á la guerre: la plupart de ces balles sont perdues, mais quelques uns blessent, et il y en a qui tuent[74].

Граф Каподистрия и Блудов часто изыскивали средства, чтобы соединить два разнородные элемента – греков и славян в одно, по крайней мере на время, пока совершится освобождение народов, но Блудов на опыте убедился (в 1809 г.) как трудно согласовать даже славянские племена между собою и что для этого необходимо нужно силу внешнюю.

Конечно, часто приходило на мысли им обоим, как бы помочь делу собственными своими усилиями… Но одного удерживало семейство, другой выжидал благоприятного времени…

Возвратившись в Петербург, под влиянием таких суждений и при своих убеждениях, Блудов решился выйти вовсе в отставку. Только предстоящий отъезд Государя замедлил подачу просьбы. Блудов хотел потом переехать на житье в Дерпт и заняться воспитанием детей, к чему он приступил, преподавая сам русскую историю двоим старшим, и литературною работой, которая развилась уже в голове его[75]. С Петербургом он хотел окончательно проститься; продал свой дом, находившийся на Невском проспекте[76], против Вшивой биржи, и занялся приведением в порядок дел своих, несколько расстроенных продолжительным пребыванием за границей.

В обществах, более близких ко двору и особенно в доме Карамзина, Блудов узнал причины и все подробности предстоящего отъезда Государя Императора в Таганрог. Если кто-либо был предан Государю бескорыстно и вместе безгранично, то это Карамзин. Несмотря на близкие сношения с Александром, он ни занимал никакой государственной должности и пользовался, до восшествия на престол Николая Павловича, с которым сношения его были иные, скудным содержанием в две тысячи р. ассигнациями. Два раза Александр думал ему дать назначение: после падения Сперанского, когда ему нужно было заменить его во время поездки за границу на конгресс и когда открылось место министра Народного просвещения, вместо князя Голицына; но он хорошо понимал, что всякое официальное положение Карамзина, изменит их отношения и вообще придаст им другой характер. Мы думаем, что сам Карамзин отклонил бы всякое назначение, чтобы уничтожить даже мысль о своекорыстных побуждениях привязанности к Государю. Странно, однако, что в оба раза Государь назначал Шишкова, как бы для того, чтобы показать Карамзину, что в этом выборе ни привязанность, ни строгая оценка достоинств не имели места. У Карамзиных, где с особенным участием следили за действиями Александра, с радостью рассказывали о том, что прежняя любовь его к Императрице, та страстная любовь, которая сопровождает обыкновенно первые года брака, начала проявляться в нем. Все видели в этом добрый знак и ждали, что пробудится и станет над Россией прежний Александр, ее охранитель. Самую поездку Государь предпринял для того, чтобы лично устроить помещение для Государыни, которой здоровье было совершенно расстроено и не могло уже перенести северной зимы. За границу же она решительно отказалась ехать, говоря, что желает умереть в России.

Незадолго до отъезда, Александр Павлович вместе с Императрицей ездили в Духов монастырь (Новгородской губернии) проститься с матерью игуменьей и та, как говорила впоследствии Блудову, была поражена происшедшей переменой в царственной чете. В день же отъезда, первого сентября, Государь отправился в Александро-Невскую лавру отслужить молебен[77]. Это было в 4 часа утра. Длинный ряд монахов, встретивший его у входа в церковь, господствовавшая темнота вокруг и ярко освещенная рака угодника Божия, видневшаяся вдали, в растворенные врата, поразили его восприимчивое воображение; он плакал во время молебна. Посетив на несколько минут митрополита Серафима, зашел он к схимнику Алексею, отличавшемуся подвижнической жизнью. Мрачная картина кельи, стоявший в ней гроб, который служил постелью отшельнику и несколько сказанных ему слов, оставили в нем еще сильнейшее впечатление.

Перед выездом из Петербурга, Государь остановился у заставы, привстал в коляске и обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на столицу, как бы прощаясь с ней. Было ли то грустное предчувствие, навеянное посещением схимника, была ль то твердая решимость не возвращаться более Императором, – кто может решить подобный вопрос!

Сентября 13-го Александр Павлович приехал в Таганрог. Доктор Виллие, в своей памятной книжке, говоря об этом, пишет «первая часть путешествия кончена» и далее, под чертой, ставит слово finis. В то время, он и не подозревал того пророческого значения, которое заключало в себе это слово: первая часть была и последней[78].

По приезде в Таганрог Елизаветы Алексеевны, Государь окружил ее самой нежной заботливостью, предупреждал ее малейшие желания, старался доставлять ей рассеяние, и Государыня, под влиянием этот нежной любви, стала оживать; здоровье ее видимо поправлялось, так что Государь решился, хотя не без колебания, принять приглашение графа Воронцова посетить Крым, говоря, что добрым соседям следует жить в согласии. Постоянно не любивший пышности, здесь он жил уже совершенно просто: «надо, чтобы переход к частной жизни не был резок», – говорил он шутя. Вместе с князем Волконским, выбирал Государь место для постройки постоянного дворца и очень был занят его распределением.