Бес в ребро - Георгий Вайнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А что потом было?
— Потом? Потом он стал крупным начальником, кажется, прокурором. Я встретил его на тридцатилетии Победы. Он меня называл своим спасителем. Не знаю, может быть, это по случаю праздника?..
— А зачем он тебе?
— Да вроде бы ни за чем. Поговорить хотел…
— Хорошо, я спрошу, — пообещала я. — Я такой фамилии не слышала, но я узнаю, работает ли этот Кравченко. А может, он на пенсии уже?
— Вряд ли. Крепкий мужик. Когда я оперировал его, Кравченко было от силы лет восемнадцать. Тогда люди формировались раньше…
Старик встал из своего кресла и направился за мной на кухню. Я заметила, как он аккуратно одет. Погладила его по лацкану пиджака и сказала:
— Дед, как я довольна, что ты такой красавец.
Он усмехнулся:
— Я стараюсь держаться прилично, — покачал своей седой красивой башкой усталого грифа и добавил: — Ненавижу старческое слабоумное бесстыдство…
На кухне было чисто, аккуратно вымыта посуда и расставлена по своим местам. Не знаю, как умудрялся дед поддерживать такой порядок, ведь ему даже ходить было трудно.
Я спросила его:
— У тебя телефон Витечки есть?
Он поднял на меня косматые белые брови:
— Да. А зачем он тебе? Ты хочешь мириться?
— Нет, — помотала я головой. — Я не хочу с ним мириться. Мне нужно, чтобы он сходил к Сережке в школу.
— Что-нибудь случилось?
— Нет, Сережка надерзил учительнице, и, по-моему, он прав. Я не хочу, чтобы в школе знали о том, что ушел отец, и не хочу, чтобы Сережка чувствовал себя сиротой. Я хочу позвонить Витечке…
Дед пожал плечами, оторвал от календаря листочек и написал на нем телефон.
Я сняла трубку аппарата и почувствовала, что у меня останавливается сердце, но усилием воли оттолкнула от себя тоскливую немоту бессилия и стискивающий горло страх, быстро набрала шесть цифр номера и услышала женский голос:
— Слушаю.
— Мне нужен Виктор Герасимович, — сказала я, будто битое стекло глотала, и голос мой звенел от злости и унижения.
— А кто его спрашивает?
Вот еще одна вахтерша, проверяющая мои права, всезнающая путеводительница через пустыню кризиса — мудрая Гейл Шиихи.
— Скажите ему, что спрашивает Ирина Полтева.
На том конце, как чернильная клякса, растеклось молчание, тишина, какой-то шорох, шепот, наверное, она знаками объясняла Витечке, кто вторгся в их парадиз, переглядывались взволнованно, и Витечка гримасами давал ей указания. Потом ее голос, мягкий и вкрадчивый, неузнаваемый по сравнению с той канцелярией, что отвечала мне вначале, сказал:
— Виктора Герасимовича сейчас нет дома. Он, оказывается, ушел… На вешалке висит его пальто, и я не поняла, что он ушел в куртке…
Я тяжело дышала, я боялась только, что голос сорвется, и я заплачу, закричу, обругаю ее. Все-таки справилась. Нельзя вести себя, как Ольга Чагина. Да и передо мной-то Гейл Шиихи ничем не провинилась.
— Ну что ж, очень плохо, что не удалось его застать. Но я по крайней мере счастлива, что у него два пальто…
И бросила трубку. Дед подошел ко мне, положил руки на плечи, печально смотрел на меня.
— Дед, не грусти, я справлюсь. Я только с ужасом думаю об унижении на суде, о мучениях всей этой разводной процедуры. Детям что скажу, тоже не представляю… И этого дурака все равно жалко.
— Беда в том, что он не с тобой разводится, — покачал дед головой. — Он хочет развестись со своей несостоявшейся жизнью…
— Детям, к сожалению, этого не объяснишь. Да и мне не легче. Вот дурень несчастный! Воистину седина в бороду — бес в ребро…
Дед грустно сказал:
— Я думаю, Ра, что беса на него вовсе не эта женщина наводит. По-моему, бес, который толкает нас в ребро, — это все наши слабости, все соблазны, дурные наклонности, пустые амбиции, все злое, черное, неблагодарное, то, что делает нас ниже, гаже, хуже. Я хотел бы сказать Витечке, но он меня больше не слушает… Тот, кто позволяет бесу подталкивать себя долго в ребро, должен точно знать: однажды он сломает ему ребро и разорвет сердце…
Отпирая замок своей квартиры, я вспомнила, как Витечка, знающий все, однажды с полным основанием обозвал меня «короткоживущей элементарной частицей». Скорее всего, в это утро он читал научно-популярный журнал. Сейчас он наверняка мог бы добавить, что период моего полураспада — один день. Сегодняшний.
Еще один такой день, и завтра распад станет полным и окончательным. Меня просто не будет. Я не устала, меня не существует. И мечтала я только об одном — о тишине. О покое — таинственном острове сокровищ, недостижимом, карта которого потеряна, а сам он снесен землетрясением жизни.
А на кухне бушевал галдеж. В три голоса одновременно говорили Сережка, Маринка и Ларионов. Пока я снимала плащ, Сережка ожесточенно требовал, чтобы Ларионов объяснил ему, почему «Евгений Онегин» — роман, а «Мертвые души» — поэма. С удивлением слышала я густой голос Ларионова, произносящего слова: «…поэтика… художественное воплощение… стилевой замысел…» Интересно, почему же он в разговоре со мной не употребляет никогда этих слов? И когда я появилась на кухне, Маринка, как всегда, успела опередить всех радостным криком:
— Мамочка! Сейчас они говорят неинтересное, а перед этим дядя Алеша рассказывал, что видел настоящих пиратов!..
— Слава богу, — вздохнула я. — Я тоже видела недавно настоящих пиратов.
— Где? Живых? — восхитилась Маринка.
— Очень даже живых, — сказала я и поставила сумку.
Ларионов подал мне стул и оживленно доложил:
— Ирина Сергеевна, вас ждет суп, жаркое по-лангедокски, а на десерт — торт. Все теплое, завернуто в плащ, накрыто подушкой…
— Жаркое по-лангедокски? — поразилась я. — Замечательно! Я люблю вечерком покушать жаркое по-лангедокски. Есть у меня такая привычка. А что это такое? Из чего сделано, как едят?.. Под подушкой?
Мне было приятно, что меня ждали с таким гастрономическим изыском. Никто в жизни не накрывал для меня подушкой ужин.
— Да нет, мама, почему под подушкой! — возмутилась Маринка. — Это мы с дядей Алешей вместе делали. В чугунке тушили гуляш из кулинарии, потом положили туда помидоры и перец, натерли сыр.
— Спасибо вам, мои дорогие, хотя, честно говоря, я не могу есть. Я так устала, что выпила бы только чаю.
— Это мы мигом организуем, — отозвался готовно Ларионов и сразу же зажег под чайником конфорку.
— А вы сами-то ели? — спросила я.
— Ели, — сказал Сережка. — Очень вкусно. Нам Алексей рассказывал, что едят на спасательных шлюпках во время кораблекрушения.