След тигра - Андрей Воронин

Глеб стоял у него за спиной, смотрел и думал: «Странно он себя ведет — вот именно, как последний болван. Что бы я ни говорил, что бы он ни думал обо мне и о Вовчике, вероятность того, что я — убийца, все равно остается. Пусть небольшая, но сбрасывать ее со счетов разумный человек не вправе. А этот повернулся ко мне спиной и стоит, наклонившись над самой трясиной, как будто ждет не дождется хорошего пинка в зад. Он же знает, что у меня, предполагаемого убийцы, под мышкой пистолет с глушителем. Один негромкий хлопок, один всплеск, и единственный свидетель нашей с Вовчиком ссоры оказывается раз и навсегда выведенным за скобки. И даже тело прятать не надо. Можно убирать ствол в кобуру и спокойно идти досыпать. А утром все решат, что Гриша утопил Вовчика, — они всю дорогу потихонечку цапались, это все знают, — а сам рванул напрямик через тайгу в сторону ближайшего райцентра… Он не может этого не понимать, не может об этом не думать, но все равно спокойно стоит ко мне спиной, как будто мы с ним закадычные друзья и ловим рыбку где-нибудь в Подмосковье».

У Глеба вдруг возникло сильнейшее искушение вынуть пистолет, приставить его к Гришиному затылку и поинтересоваться, что и, главное, зачем он, Гриша, сделал с Вовчиком. Ведь бородач пропал именно в его дежурство. Гриша говорит, что проспал момент его исчезновения, но мало ли кто что говорит…

— Гриша, — сказал Глеб, — а ты не боишься, что я пальну тебе в затылок?

— Боюсь маленько, — не оборачиваясь, ответил бывший боец десантно-штурмового батальона. — Всегда страшновато, когда у тебя за спиной стоит человек со стволом за пазухой, даже если ты ему полностью доверяешь. Да только смысла меня мочить никакого. Зачем? Я знаю, что это мог сделать ты, ты знаешь, что это мог сделать я… Какой отсюда вывод? А вывод простой: ни ты, ни я этого не делали, потому что оба мы не такие дураки, чтобы собственной рукой под мокрухой подписываться. Значит, что? Значит, нам друг друга не мочить надо, а, наоборот, беречь как зеницу ока. Кто бы Вовчика ни порешил, он где-то рядом, а тут уж не до разборок, кто кому не нравился… Ни хрена мы тут не найдем, — заключил он и вынул из воды слегу. Слега была до самого верха облеплена жидкой грязью и кусками тины, и рукав Гришиной куртки тоже был мокрым почти до локтя. — Нет здесь дна. Вот и гадай теперь, там наш морской пехотинец или уже на полпути к поселку.

Он отбросил бесполезную слегу, сел на берегу, широко расставив ноги в облезлых, исцарапанных армейских ботинках, достал из кармана мятую пачку «Примы» и протянул ее Глебу.

— Будешь?

— Спасибо, — сказал Глеб, — Временно не курю.

— Завидую, — вздохнул Гриша. — А я вот так не умею — сегодня курить, завтра не курить, а через месяц опять курить, как ни в чем не бывало. Силы воли, что ли, не хватает?

Он отыскал в другом кармане разлохмаченный коробок спичек, со второй попытки добыл огонь и окутался густым облаком вонючего дыма.

— А Женька — хорошая баба, — сказал он неожиданно. — Ей-богу, хорошая. Не упусти шанс, композитор.

— Не понимаю, — сказал Глеб.

— Да ладно, чего темнить-то? Держишься ты, не спорю, молодцом. И правильно делаешь, сейчас эти шуры-муры, наверное, и вправду ни к чему. Ты, главное, когда в Москву вернемся, едалом не щелкай. Мне только одно интересно: чего она делать-то станет, если мы и впрямь Горобца разыщем?

— Как что? — удивился Глеб. — Радоваться, наверное. Я бы на ее месте до неба от радости прыгал…

— Ты бы на ее месте хрен сюда поперся бы, — неожиданно грубо отрубил Гриша. — Андрюха Горобец — мужик нормальный, компанейский и специалист грамотный. А вот муж из него, как из бутылки молоток. Только о тиграх своих и думает, десять месяцев из двенадцати в командировках, а остальные два — по кабакам, по бабам… Упущенное, в общем, наверстывает. Нет у них никакой семьи, давным-давно нет. Просто Женька — баба правильная. Верная она, понимаешь? Другая бы на ее месте от радости плясала, что этот мучитель наконец-то доездился, сгинул, а эта, видишь, искать полетела. Раз, говорит, я его мертвым не видела, значит, живой он. Значит, говорит, замужем я, а супружеская измена — это, товарищи, мерзость. И потом, с кем ей гулять-то, с кем Горобцу изменять? Ты же видишь, какая она. Ей и мужик нужен такой же, из сплошного железобетона, а не хлыщи эти московские. Недаром же она сразу на тебя запала! Словом, не упускай шанс, другого такого может и не быть.

— Спасибо на добром слове, — не скрывая, что удивлен таким неожиданным поворотом разговора, сказал Глеб, — только я, знаешь ли, женат.

— Ну, ты парень взрослый, сам решишь, что к чему, — пожал плечами Гриша. — Черт, рукав промочил, теперь неделю этой дрянью вонять будет… Я к чему это говорю? Я это все к тому, чтобы ты понял: Женька — баба надежная, и лишнего она у тебя никогда не попросит. Главное, ей сейчас помощь нужна, поддержка… Ну, ты понимаешь, о чем я толкую. В крайнем случае имей в виду, мы с Тянитолкаем можем и отвернуться — дровишек, к примеру, пойти пособирать или, скажем, за каким-нибудь зайцем погнаться…

— Ну, Григорий, удивил, — сказал Глеб. — Ты сам-то понимаешь, что несешь? Ты кто — Сваха или сутенер? Григорий не обиделся.

— Дурак ты, — сказал он беззлобно. — Я домой живым хочу вернуться, понял? А возвращение мое от нее, от Женьки, зависит. Ты же видишь, она сейчас вперед на одних нервах прет — на принцип пошла, значит. Да и устала она от этой неопределенности — то ли жена, то ли вдова, не поймешь. Ты ведь, я вижу, мужик бывалый, опытный. Сам должен понимать, что это такое — за комком нервов на рисковое дело идти. Размякнуть ей надо, успокоиться, зубы разжать, иначе она нас всех тут положит во имя своих дурацких принципов. И сама ляжет, а жалко. Чего ради подыхать-то? А где бабе размякнуть, как, извини, не под мужиком? А? То-то, брат. А ты говоришь, сутенер…

Он выбросил окурок в стоячую воду, тот коротко зашипел, в воздух поднялась и сейчас же растаяла тонкая струйка пара.

— Аида, — сказал Гриша, поднимаясь и отряхивая штаны, — а то, пока я тут Игоревну за тебя сватаю, этот людоед хренов ей голову оттяпает.

— Ох, и шутки у тебя, Григорий! Гриша обернулся.

— А кто сказал, что я шучу?

— Тем более, — сказал Глеб, не найдя лучшего ответа.

— Говорят, самый черный юмор у медиков, — помолчав, сказал Гриша. — Врут. Ты бы зоологов послушал!

— Всяк кулик свое болото хвалит, — рассеянно откликнулся Глеб.

Он никак не мог понять, с чего это обычно молчаливый Гриша вдруг так разговорился, да еще на такую, мягко говоря, деликатную тему, как личные потребности Евгении Игоревны Горобец. То ли исчезновение Вовчика его не столько опечалило, сколько обрадовало, то ли страшно ему было — так страшно, что начался у него своеобразный вариант пресловутой медвежьей болезни — не обычный понос, а словесный… Бояться он, конечно, должен, не без того. Глебу и самому становилось очень неуютно, стоило только подумать, что прямо сейчас за ним сквозь переплетение тонких осиновых стволов и ветвей наблюдают чьи-то внимательные глаза. Впрочем, в данный момент ощущения слежки у него не было, но это еще ни о чем не говорило: притуплённые усталостью и обилием событий чувства могли и подвести.