Город Эмбер: Предсказание - Дюпро Джин

Ей не хотелось говорить об этом. Она почти упиралась лбом в ветровое стекло, пытаясь хоть что–то разглядеть. Кристал включила фары, но они освещали лишь падающие на дорогу снежинки. Ну почему Кристал так медленно ведет машину?

— Мне кажется, любовь — это любовь. При условии, что ты не любишь грабить, взрывать самолеты, похищать маленьких детей.

— Мы можем ехать быстрее? — спросила Никки.

— Нет, если не хотим вылететь с дороги, — твердо сказала Кристал. — И мы сейчас прекратим погоню. Это слишком опасно. — Она сбросила скорость перед очередным поворотом, а потом с такой силой нажала на педаль тормоза, что автомобиль потянуло в сторону. Навстречу им, из ослепляющей белизны, надвигалась большая желтая машина.

— Автобус! — вскрикнула Никки. — Он едет обратно!

Кристал съехала на обочину и остановилась. За первым автобусом проскочил второй, третий; несколько мгновений — и они растворились в снежной пелене.

— Они повезли собак обратно или уже выпустили их? — спросила Никки.

Кристал вновь выехала на дорогу.

— Я думаю, водители, как и я, поняли, что ехать дальше опасно. Почти наверняка они выпустили собак, развернулись и поехали в город.

— Тогда давай поедем дальше! — воскликнула Никки и забарабанила кулачками по приборному щитку. — Мы сможем их найти!

Кристал подчинилась, но хмурилась, глядя на дорогу, и все сбрасывала скорость. Они проехали еще минут десять, и вдруг деревья поредели, а справа у дороги открылось поле, припорошенное снегом. Никки увидела на нем черные следы от колес.

— Стой! — закричала она. — Я думаю, здесь автобусы и развернулись. Давай посмотрим.

— Мы тоже тут развернемся, — ответила Кристал, но остановила машину.

Никки выскочила и оглядела окрестности. На краю поля она заметила две или три собаки, которые бежали к лесу.

— Отис! — крикнула Никки, хотя эти собаки были значительно больше ее маленького щенка. — Отис, Отис, иди сюда! Вернись!

Но собаки уже исчезли в лесу. Даже если они и услышали голос девочки, то не обратили на него внимания: у них было новое приключение — обретенная свобода, по крайней мере поначалу. Они еще не понимали, что в лесу им никто не поставит миску с едой и они не найдут там ни людей, ни разожженного камина.

Кристал подошла к племяннице.

— Я хочу пойти за ними, — всхлипнула Никки. — Ты подождешь меня? Я подбегу к опушке и позову Отиса, оттуда он меня услышит.

— Снегопад усиливается, и уже начинает темнеть, — сказала Кристал. — Я не могу разрешить тебе идти в лес. Боюсь, мы опоздали.

— Нет! — вскрикнула Никки. — Лес же совсем близко! — Она указала на темную полосу, отделенную от них полем, и снова позвала: — Отис!

Внезапно ветер поднял снег, и белые вихри скрыли далекий лес.

— Нам пора ехать. — В голосе Кристал слышались печаль и доброта.

По дороге обратно Никки не произнесла ни слова. Она смотрела в окно на стволы деревьев, которые, как призраки, выступали из снега. Она знала, что в темноте уже ничего не увидит, но не могла оторвать глаз от леса. Сердце ее словно придавили сотней камней.

Кристал подъехала к «Зеленой гавани».

— Очень сожалею, что все так вышло, милая. Я ведь понятия не имела о том, что здесь творится.

— У тебя хватало других дел, — устало проговорила Никки.

Внезапно на нее навалилась страшная усталость. Они вошли в дом, а Кристал продолжала задавать вопросы, и Никки приходилось все объяснять. Потом они сели за стол, чтобы поесть, хотя Никки совсем не чувствовала голода. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она смогла забраться в постель и закрыть глаза, хотя спать ей совершенно не хотелось. Никки лежала и думала об Отисе, замерзшем, голодном и одиноком. Она думала о миссис Бисон, пытавшейся делать добро и причинявшей всем столько боли, об Алтии Тауэр, с видения которой все началось, и о том, что наделала сама, а потом уткнулась в подушку горящим от стыда лицом и постаралась больше ни о чем не думать.

— Я хочу к маме и папе, — прошептала она. — Я хочу домой.

К утру снежное одеяло накрыло всю землю. Шапки снега лежали на деревьях и крышах. Ярко светило солнце, а под ним сверкал белый мир.

Но грустное настроение мешало Никки насладиться всей этой красотой. В другое время она выскочила бы во двор и принялась бы лепить снежных ангелов или строить крепость. Но теперь у нее не было такого желания, к тому же Кристал нашла для нее работу.

Никки умоляла Кристал снова отвезти ее на то место, где высадили собак, чтобы поискать Отиса. Но Кристал отказалась. Им предстоял трудный день, собаку наверняка уже невозможно найти — лес завалил о снегом, а до отъезда оставались считанные дни.

Кристал поручила Никки убраться в детской: нужно было положить вещи на место, запаковать игрушки, выбросить сломанные. Все утро девочка трудилась не покладая рук и постоянно ощущала отсутствие Отиса. У нее даже подкатил комок к горлу, когда она убирала его миски для еды.

Никки решила сохранить фотографию сиамских близнецов. Кристал, правда, сказала, что может продать ее в Филадельфии. Она позвонила в антикварный магазин, поговорила со специалистом, и тот предложил за нее триста пятьдесят долларов. Но Никки решила оставить фотографию на память о «Зеленой гавани» вместе с письмом, написанным вдоль и поперек. Она аккуратно уложила их на дно чемодана и попросила у Кристал разрешения оставить себе дневник прадедушки. Никки казалось, что теперь, когда она лишилась Отиса, он составит ей компанию. Она взяла дневник и начала листать его, думая о тайнах, которые хранили эти страницы. Интересно, что увидел профессор в дальней спальне, отчего его охватила печаль? Никки села у окна и нашла эту запись:

«4/1. Необъяснимое происшествие прошлым вечером. Пошел в спальню, чтобы взять ножницы. Кажется, там кто–то есть за кроватью. Чья–то фигура в юбке. На меня нахлынула страшная печаль. Я чуть не упал, если бы не схватился за ручку двери. Фигура исчезла, словно растаяла в воздухе. Может, у меня что–то с глазами или с сердцем?»

Перечитав эту запись, Никки вспомнила другую — о смерти младенца. Даты совпадали: младенец умер четвертого января, и в этот же день прадедушка ощутил эхо той смерти, если он именно это ощутил.

Могло так случиться? Когда ребенок умер, мать испытала такое мощное эмоциональное потрясение, что оно могло оставить шрам на ткани реальности где–то за кроватью в той самой спальне, шрам, настолько глубокий, что он не рассосался и через сотню лет. А старый профессор, сам на грани смерти, мог почувствовать его и даже уловить образ убитой горем матери, стоявшей в тот ужасный день у изголовья постели ребенка.

Или, подумала Никки, закрывая дневник и глядя на сверкающий под солнцем снег, может, профессор где–то прочитал об этой трагедии или вообще все это вообразил, придумал в подтверждение гипотезы «параллельных миров», которая так его заинтересовала.