Мускат утешения - Патрик О'Брайан

Штурман Уоррен громоподобно испустил газы. Никто не улыбнулся, не нахмурился и не оторвал взгляда от топа мачты. Через длинные регулярные интервалы корабль проходил через вершины зюйд–вестовой зыби, острие форштевня при этом издавало шипящие звуки.

Сверху донесся дрожащий от эмоций крик:

— Эй, на палубе.

Пауза на две волны:

— Он там, сэр. Имею в виду, вижу корабль, реи поперек, на якоре где–то в полумиле от берега. Марсели на просушке.

— Руль на борт, — скомандовал Джек матросу у штурвала, и, громче, — Отлично, мистер Миллер, спускайтесь на палубу. Мистер Филдинг, пожалуйста, немедленно спустите брам–стеньги.

После того как брам–стеньги уложили на ростры, и «Мускат» стал невидим со стороны острова, Джек скомандовал: «Когда мы закрепим всё, кроме марселей и фока–стакселя, приступаем к раскрашенным полотнищам. Но закреплены они должны быть не втугую, а обязаны провисать и кругом должны болтаться сезни. Вы меня поняли, мистер Сеймур?» Формально Джек обращался к Сеймуру на баке, но на деле — ко всей команде, от которой раньше требовали крепить паруса с предельной аккуратностью, туго и ровно как на королевской яхте. Теперь же они смотрели друг на друга с удивленными ухмылками — невзирая на всё ранее сотворенное, с таким уровнем неподобающего даже самые крепкие умы не могли смириться.

Полотнища, о которых говорил капитан Обри — длинные куски парусины с нарисованными пушечными портами. Такие полосы многие торговые корабли со слабым вооружением крепили на борта в надежде отпугнуть пиратов. Как Стивен прекрасно знал, в процессе изготовления они занимали очень много места на палубе — он видел, как Джек их раньше использовал. В этот раз, с командой, не привычной к методам капитана Обри, они заняли еще больше, так что Стивен отступал все дальше и дальше. Достигнув кормовых поручней, он решил, что все–таки слишком сильно мешается и лучше покинуть палубу, невзирая на невероятную красоту неба, моря и пьянящий воздух, что необычно в тропиках и практически неизвестно доктору Мэтьюрину, никогда не бывшему «жаворонком».

— Бонден, — позвал он своего старого друга, старшину капитанской шлюпки, — пожалуйста, попроси своих товарищей прерваться на минутку. Я хочу спуститься вниз, и ни за что не хотел бы повредить их работе.

— Так точно, сэр, — ответил Бонден. — Дайте дорогу, дайте дорогу доктору.

Он за руку провел его мимо горшков и кистей к трапу — «Мускат» дрейфовал на зыби, а доктор Мэтьюрин не отличался особым чувством равновесия, кроме как на лошади. Убедившись, что доктор крепко держится за поручень, он с заговорщицкой улыбкой сообщил:

— Думаю, после обеда повеселимся, сэр.

Стивен обнаружил Макмиллана рядом с медицинским ларем — тот пытался очистить штаны от краски. После разговора о спирте как растворителе и об экстраординарном усердии моряков в любых не совсем законных и обманных делах, он сменил тему:

— Как, я уверен, вы заметили, обычная судовая жизнь идет будто по инерции. Переворачивают склянки, бьют в колокол, меняется вахта. Когда нужно поправить брас — выбрать, как мы говорим, матросы сразу же тут. Солонина уже отмокает, становится чуть более съедобной, и без сомнения, в восемь склянок ее съедят. Давайте отправимся в лазарет.

Там они перешли на латынь, и, осмотрев одну грыжу и два трудноизлечимых случая батавских язв, Стивен спросил:

— А как наш четвёртый больной? — имея в виду Эбса, болезнь которого, известная на море как мартамбль, на суше называлась заворотом кишок. Причины болезни Стивен не понимал, и лишь облегчал симптомы опиатами — он не мог её излечить.

— Полагаю, отойдёт через час, или около того, отвечал Макмиллан, отодвигая ширму.

Стивен поглядел на безжизненное лицо, прислушался к неглубокому дыханию, пощупал едва заметный пульс.

— Вы правы, — отвечал он. — Облегчение, если, конечно, позволительно так говорить. Хотелось бы мне его вскрыть, несмотря ни на что.

— Да, и мне тоже, — горячо согласился Макмиллан.

— Но его друзья и товарищи из–за этого расстроятся.

— Этот человек не имел никаких друзей. Изгой, даже ел один. Никто его не навещал, кроме капитана, офицера его отряда и мичмана.

— Тогда, возможно, у нас есть шанс, — сказал Стивен. И, задвигая на место ширму, добавил: — Упокой Господи его душу.

Насчет солонины доктор Мэтьюрин ошибся. Ветер, вопреки приметам и показаниям барометра, так стих за время утренней вахты, что капитан Обри сдвинул свой план на час раньше. Поэтому солонину, сырую внутри, съели в шесть склянок.

Матросы не жаловались. К этому времени «Мускат» стал на вид столь же потрепанным, как и «Алкмар», и они готовились к необычно интенсивному бою где–то через час. Командой овладело не столько напряжение, сколько обострение всех чувств. Так что, когда вниз спустили грог, они не обострились еще больше, а, скорее, к ним прибавилась радость. Те, кто должен был на палубе изображать голландцев, обменивались остроумными репликами с теми, кого наверх не пустили: «Вон они — тощие ублюдки, будто голландцы. Им разрешили себя показать. Знаете, почему? Да потому что они так безобидно выглядят, что никого не напугают. Их ни девка, ни мужняя жена не испугается, ха–ха–ха!»

— Редко, когда я слышал, чтобы матросы так веселились, — заметил Стивен в капитанской кладовой. Там они аккуратно уложили тело Эбса на двух сундуках, и Мэтьюрин продолжил: — Думаю подняться наверх и спросить капитана, будет ли у нас свободное время до боя. Очень утомительно бороться с трупным окоченением.

Но когда он преодолел все трапы, то к своему удивлению и сожалению обнаружил, что «Мускат» уже в виду суши. Хотя ход его был неспешным, спокойным, расчетливым, времени на запланированную аутопсию не оставалось. Джек ел сэндвич с ветчиной и разговаривал с Ричардсоном, но взглянул на появившегося Стивена и улыбнулся. Доктор Мэтьюрин залез в старый черный сюртук, обычно носимый при операциях, и легко мог сойти за захудалого суперкарго. Сам Джек надел свободные штаны и обошелся без сюртука, а голову его покрывала монмутская шапка — уродливая плоская штука, связанная из камвольной пряжи, которую всё еще носили некоторые старомодные моряки. Она удачно скрывала его длинные светлые волосы, не столь яркие как в дни, когда его фамильярно называли «Златовлаской», но все еще вызывающие подозрения.

— Вон он, — обратил Джек внимание Стивена. Действительно, фрегат стоял на якоре под синим небом — аккуратный, элегантный корабль с открытыми для проветривания палубы красными крышками орудийных портов. Он стоял, окруженный пляжем с белым песком, возвышенной лесистой сушей позади, местами ярко–зеленой, в двух третях глубины залива, в который сейчас заходил «Мускат». Прибой был довольно сильным, так что за правой скулой «Корнели» и в других местах бухты вода побелела.

— Высшая точка прилива, — заметил Джек. — Высокая вода продержится еще полчаса. Ты был занят? На кормовом балконе остались сэндвичи и кофейник, если желаешь. Обед может оказаться очень поздним: огонь на камбузе погасили вечность назад.