Комбриг из будущего. Остановить Панцерваффе! - Олег Таругин

– Товарищ военврач первого ранга, – вычленив из сказанного суть, торопливо спросил Зыкин, – разрешите вопрос?

– Не разрешаю, – отрезал тот, яростно вминая в переполненную пепельницу окурок. – Не уполномочен разглашать. У вас свое командование имеется, ему и вопросы задавайте. Свободны, товарищ младший лейтенант госбезопасности.

Выписали Виктора спустя несколько дней. Полученное предписание явиться в особый отдел фронта его не удивило: родной 27-й стрелковой дивизии больше не существовало как боевой единицы, куда ж ему еще? Куда-то да определят…

Ну, и определили. Да так, что он сперва откровенно ошалел. После того как особист в который раз написал подробный рапорт о боевых действиях батальона, участии в них комбата и его самого, Виктора отправили в Москву, в Третье управление НКО СССР, как прозвучало в приказе, «для выяснения особых обстоятельств».

Вот оно, значит, как: с самим комиссаром госбезопасности Михеевым познакомится… знать бы только, к добру это – или вовсе даже наоборот? Понятно ведь, какие вопросы начальство станут интересовать: исключительно те, что касаются внезапно «потерявшего память» комбата Минаева, разумеется. Который помнил, как ложился спать поздним вечером двадцать первого июня, а в себя пришел только несколькими днями позже. Все остальное в его памяти осталось исключительно в виде отдельных фрагментов, практически никак между собой не связанных.

Об этом Виктору, к слову, рассказали в особом отделе: мол, так и так, память твой командир потерял, видимо, последствия контузии. Чушь какую-то несет, ничего толком объяснить не может: мол, не воевал, батальон из расположения не выводил – и все такое прочее… Ну, и как ему теперь самому поступить? Это пока он про гостя из будущего ни словом не обмолвился, как Степаныч и учил. Ну, не то чтобы учил. Скорее, ненавязчиво намекал, что языком обо всем этом молоть – себе дороже. И ведь прав он был, всецело прав! Вот только ТАМ попробуй соври – живенько звания лишишься, а то и под трибунал загремишь. Как минимум по обвинению в паникерстве и пораженческих мыслях, а то и чего поувесистей, которое на высшую меру социальной защиты потянет. Вот же Степаныч сука: подставил его таки! Как есть подставил, а сам в свое не слишком-то и светлое будущее свалил. А ведь говорил, что помочь им хочет!

Хотя кто его там знает, как оно на самом деле обстоит? Может, приказали ему вернуться – он и вернулся. Не нарушать же приказ вышестоящего начальства? Это здесь он лихо приказы херил, поскольку к РККА, так уж выходит, особого отношения и не имел. А там у него свое руководство есть, наверняка не менее строгое, чем здешнее. Не подчинится – вмиг звания лишат да определят в местный штрафбат. Рассказывал же он, что на других планетах тоже всякие войны идут? Вот и отправят туда рядовым, кровью, так сказать, вину искупать. Да и погибнет по дурости на какой-нибудь там Венере или, допустим, Марсе-Юпитере. А так, глядишь, и уговорит Степаныч родное командование снова его в прошлое отпустить повоевать, предкам помочь. Глядишь, и встретятся еще, война, если он не соврал, долгонькой будет. Только ему от всех этих размышлений ни разу не легче – как поступить, все одно не понятно. И врать нельзя, и не врать нельзя. Эдакая вот дилемма, ежели по-умному говорить…

Одним словом, в салон военно-транспортного «Дугласа», прогревавшего моторы на взлетной полосе одного из полевых аэродромов ЗапОВО, Зыкин забирался в самом мрачном расположении духа. Не радовала ни зажившая рана, ни лейтенантские «шпалы» на петлицах (что, между прочим, соответствовало армейскому капитану! Вот и сравнялся с комбатом, ага. Причем сразу с обоими, и Минаевым, и Кобриным), ни даже отблескивавший вишневой эмалью новехонький орден Красной Звезды на груди. Поскольку о том, что ждет его буквально завтра, он мог только догадываться.

Однако когда самолет поднялся в воздух и лег на курс в сопровождении пары остроносых краснозвездных истребителей, Виктор неожиданно подумал, что в подобной ситуации неунывающий Степаныч (пусть даже и поддельный, как выяснилось) лишь усмехнулся бы, ободряюще хлопнул по плечу да бросил какое-нибудь из своих словечек. «Прорвемся», там, или «расслабься», или еще какое.

От воспоминаний о боевом товарище настроение несколько улучшилось, и вымотанный разбирательством в особом отделе свежеиспеченный лейтенант устало прикрыл глаза, откинувшись на спинку не слишком удобного кресла. Монотонный гул авиамоторов убаюкивал, и вскоре Зыкин, впервые летевший на самолете, благополучно задремал, проснувшись уже на подлете к погруженной в темноту светомаскировки столице.

Поглядев на наручные часы – те самые трофейные швейцарские «Laco» со светящимся циферблатом, что вместе с компасом подарил ему комбат, – Виктор с интересом приник к круглому иллюминатору. Ничего, впрочем, снаружи не разглядев: до скудно подсвеченного посадочными огнями аэродрома транспортник пока не дотянул, а все остальное пространство было погружено в непроницаемую тьму.

С часами, кстати, смешно получилось: когда садился в самолет, хронометр заметил один из пилотов. Завистливо присвистнув, летчик хмыкнул:

– Ого, откуда такое богатство?

– Места нужно знать, – криво усмехнулся особист, думая о своем.

– Не хотите – не говорите, – обиделся пилот. – Я просто так спросил, из интереса.

– Извини, летун, какие тут секреты? Трофей это, немцы поделились. Мы с товарищем, когда по ихним тылам шастали, на «юнкерс» сбитый наткнулись. Там и затрофеили вещицу. И компас еще в нагрузку, во, гляди. Жаль было бросать.

– Думаю, предлагать махнуться на мои глупо? – с кислой физиономией осведомился летчик. – Не согласитесь ведь, тарщ лейтенант?

– Прости, я б и не против, да не могу. Подарок боевого товарища. На память. Первый и… последний. – Уже произнеся фразу, Зыкин неожиданно подумал, что, в принципе, нисколько не соврал: Кобрин вернулся в свое время, и крайне сомнительно, что им удастся еще раз встретиться. Значит, все так и обстоит. Именно что последний.

– Понял, – смущенно кивнул тот, по-своему истолковав ответ собеседника. – Вопрос снимается, вы уж извините, товарищ лейтенант, не хотел обидеть. Ладно, располагайтесь, минут через пять взлетаем. Вы это, пока высоту не наберем, по салону не ходите, пожалуйста, мы с небольшим перегрузом идем…

Окрестности Смоленска, август 1941 года

Терять зря времени немцы не стали: оказав помощь раненым и оставив их дожидаться эвакуации, растащили к обочинам битую и горелую технику, расчистив дорогу, перегруппировались и двинули прежним курсом. Уцелевшие командиры мехгруппы рассудили, что атаковавшие их русские панцеры ушли, сделав свое черное дело. И сейчас наверняка улепетывают подальше отсюда со всей возможной скоростью. Самому факту танковой засады никто особо не удивился – подобное уже случалось, в конце концов, большевики тоже учились воевать, – обидным было то, сколь легко они попались в ловушку. Но иначе никак, полученный приказ никаких разночтений не допускал. Вперед и только вперед, поскольку темп наступления превыше всего. Uber alles, а как иначе? Темп и еще раз темп. А потому все оставшиеся силы в кулак – и vorwärts…