Пасадена - Дэвид Эберсхоф

— Садись, — сказала ей Паис. — На, глотни рому.

Валенсия глотнула рому через трубочку. Она пила его не впервые, но каждый раз замечала, как он обжигает горло. Она вернула стакан Паис, и, как раз когда от рома зарозовели ее щеки, в «Кафе Фаталь» вошел мужчина, которого ни она, ни Паис до сих пор здесь не видели.

Он был высокого роста, но совсем не такой, как тот, с глубоким прикусом, который утащил Паис танцевать за кафе и потом щедро заплатил ей. Нет — вслед этому незнакомцу оборачивались, волосы его черным крылом лежали на голове, а такая же черная борода была тщательно пострижена. И Валенсия, и Паис отметили, что одет он был гораздо лучше, чем завсегдатаи «Кафе Фаталь»: жилет со стоячим воротником и высокие шнурованные сапоги мягкой черной кожи, со складкой как раз под коленями.

— Это кто? — негромко произнесла Паис.

— Не знаю, — ответила Валенсия.

— Как думаешь, что ему здесь нужно?

Мужчина прошел через весь зал, держа в руке широкополую шляпу, кивая девушкам, которые сидели за столиками и у стен, завлекательно расстегнув воротнички своих кофточек. Он пожал руки нескольким мужчинам, перекинулся шуткой с бледнолицым клерком, который тут же покрылся липким потом, как будто задолжал незнакомцу денег; с ним Валенсия танцевала на прошлой неделе и хорошо запомнила, как ее ладонь приклеивалась к липким складкам его рубашки. А потом гость повернулся и направился к Паис и Валенсии.

Девушки обернулись к нему. И если бы в тот момент можно было посмотреть на их лица — два молодых лица, одно из которых, лицо Валенсии, походило на сердечко, — то сразу стало бы заметно, как они отличаются, пусть и еле различимо, и как эта разница изменит жизненные пути обеих девушек: лоб Валенсии был выше, линии его — мягче; глаза чуть больше, чем глаза Паис; нос чуть тоньше, не такой мясистый. Внимательный наблюдатель, тщательно изучив оба этих лица, заметил бы, что их красота чуть разнится. Незнакомец пригласил Валенсию на танец.

Он спросил, как ее зовут, сколько ей лет и откуда она родом.

— Да, Вилья-Васкес, — кивнул он. — Погибла от наводнения.

Уголком глаз Валенсия заметила, как Паис склонилась над своим стаканом рома.

— А после этого ты там была?

Она отрицательно покачала головой.

— Что ж, хорошо. Там теперь живут другие. Снова сеют кукурузу, заработали серебряные шахты, заводик снова дымит.

— А я и не знала.

— Да и как бы узнала здесь, в Масатлане? — ответил он. — Обратно хочешь?

— В Вилья-Васкес? Нет, теперь мне там делать нечего.

— Колокола в церкви снова звонят.

— Так они всегда звонили.

Он прижал ее сильнее, так что она разглядела жесткие волоски у него на шее и аккуратный изгиб бороды. От него пахло солью. Глаза у него были небольшие, а зрачки в них — огромные, и смотрели они сейчас прямо на нее.

— Где ты живешь?

Она сказала.

— Уехать хочешь?

— Куда?

— Ты думаешь уезжать из Масатлана? Думаешь навсегда изменить свою жизнь?

— Думаю иногда.

— Я не танцевать сюда пришел, — произнес незнакомец.

— Если вы не собираетесь платить… — начала было Валенсия, отстраняясь от него.

— Да тихо ты! Заплачу, не волнуйся. Столько заплачу, сколько ты никогда еще не зарабатывала.

От страха она остановилась и резко выпрямилась.

— У меня пароходная компания, — сказал незнакомец. — Девушки на кораблях всегда нужны — матросов кормить и в каютах убирать.

Валенсия почувствовала себя так, будто внутри у нее что-то оборвалось; она-то подумала, что этот человек сможет пообещать ей больше, гораздо больше.

— Надумаешь поменять работу, ищи меня в порту, — продолжал он тем временем. — Меня зовут Фернандо Мойя.

— Сеньор Мойя.

— Любого в порту спроси. Там знают, где меня искать.

— Что ж, хорошо, — ответила Валенсия.

Музыка замолчала, Мойя протянул ей деньги, приподнял шляпу и распрощался.

— Ну и зачем он приходил? — спросила Паис.

— Девушек ищет, работать на кораблях.

— И все? — разочарованно протянула она и добавила: — А кстати, Пако забегал.

— Пако? Когда, сейчас?

— Да, Пакито. Он тебя искал. А потом увидел, ты с этим танцуешь, и кинулся отсюда.

Вот такие самые разные события и изменили судьбу Валенсии; поздно вечером, когда Паис ушла из «Кафе Фаталь» с мясником, у которого под ногтями запеклась кровь, Валенсия вернулась к себе, в гостиницу «Сан-Пончо», и, спустившись в свой подвал, застала там полный разгром — матрас валялся на полу, от юбок и кофточек остались клочья, как будто их разодрал дикий зверь, из раскрытой Библии был вырван лист, а кофра и вовсе не было видно. Валенсия стояла в комнате со свечой в руке и тут услышала скрип на лестнице. Она сразу поняла — это все наделал Пако — и теперь ждала, что он вот-вот появится. Она не сердилась, а представила себе расстроенное лицо, с каким, наверное, он спускается сейчас по лестнице, вообразила руки, прижатые к груди, но, подняв глаза, чтобы встретиться с ним взглядом, она увидела перед собой вовсе не Пако, а его отца; лицо его блестело от кухонного жира, на голых ногах виднелись огромные шишки, над головой стояли редкие седые волосы.

— Что ты с ним сделала? — проорал сеньор Коста.

— Ничего.

— Почему же он тогда это натворил?

— Понятия не имею.

— Врешь! — визгливо крикнул отец Пако, и с губ его брызнула слюна.

Валенсия уронила свечу, в подвале наступила кромешная тьма, и все замерло; только она отступала, пока спиной не почувствовала холод каменной стены в углу, и сеньор Коста, тот самый, что кормил ее, платил ей деньги, бросал на нее похотливые взгляды и говорил, что красная цена ей — пара старых простыней, теперь навалился на нее всей своей тушей; Валенсия знала, что рано или поздно это случится. Глаза ее — а они после наводнения всегда были настороже — теперь закрылись сами собой, ее маленький знакомый мирок куда-то уплыл, а на щеку обрушился мощный кулак, но ей уже было все равно. Взрослый мужчина совсем по-детски захлюпал носом и сквозь рыдания выговорил: «Он сказал, что никогда не вернется; ты его украла, ты!» Потом он застонал, как бы заставляя себя получить удовольствие, а Валенсия тихо заплакала. Старый мир уплывал все дальше и дальше, скоро она уже совсем забыла и о гостинице «Сан-Пончо», и о Масатлане, а в самый темный миг той ночи твердила себе только одно: фамилия Мойя, не забыть — фамилия Мойя. Еще до того, как все закончилось, она представляла, как в порту расспрашивает торговцев рыбой, где найти сеньора Мойю, представляла себе контору на втором этаже через дорогу от пирса, где в комнате, увешанной картами, сидит сеньор Мойя, может быть не такой уж красивый при дневном свете, и, закуривая сигару, предлагает ей работу на корабле под названием «Санта-Сусанна». «Завтра она уходит в Лос-Анджелес, — скажет он ей. — Записывайся в команду. Поработаешь три недели, а когда вернешься, сама решишь — захочешь остаться или нет». А так как сеньор Мойя оказался всего-навсего деловым человеком, человеком, считавшим деньги даже во сне, человеком, богатство которого измерялось головами лошадей и количеством матросов под его началом, человеком, который, заметив хорошенькую девушку, не стал беречь ее для себя, а придумал способ, как обратить ее красоту в маленький, но симпатичный капиталец, то он пожал руку Валенсии и сказал, что корабль уходит завтра, рано утром, и что ей нельзя будет ничего брать с собой — только смену белья. «Там тебе все дадут», — сказал он. Выбора у Валенсии не было; она и верила, и не верила, и думала, как корабль бросит якорь на рейде Лос-Анджелеса; она представила, как заплещут весла плоскодонки, которая повезет ее с корабля на берег; представила мостовые города, о котором совсем ничего не знала; представила местечко под названием Пасадена, где, если верить Паис, всегда нужны горничные. Там никто не будет знать, кто она такая, она сможет спокойно смотреть в лица незнакомым людям и представляться другим именем, с мечтами, историей и будущим другой девушки, совсем непохожей на нее нынешнюю. Там никто не будет знать, что сделал с ней отец Пако. Веер, Библию и коралловую подвеску она оставила Паис. «Когда смогу, пришлю за ними», — сказала она, и утром «Санта-Сусанна» побежала к голубым берегам Верхней Калифорнии, а Валенсия почувствовала, как у нее под ногами закачалась корабельная палуба.