Дети Капища - Ян Валетов

Севернее, там, где клин Ничьей Земли, вдававшийся в чужие территории, был узок, как кинжальный клинок, было мало складов, но достаточно много людей. Тем более что на Севере постоянно происходили какие-то заварушки – кто-то с кем-то схлестывался, гремели взрывы и выстрелы, в конфликт тут же встревали ооновцы, с Запада сразу подтягивались страдающие параноидальной русофобией войска Конфедерации, с Востока к самой границе подкатывались части Восточной Республики. Российские вояки, стоящие вдоль газопровода, начинали стрелять на мышиный писк в кустах, а пограничники дряхлого, как Мао в последние годы жизни, «бацьки Лукашенка» хладнокровно убивали все живое, пытающееся выползти на контрольно-следовую полосу.

В сердце всей это неразберихи, в развалинах бывшего стольного града Киева, тоже кипели нешуточные страсти, но в Киев Сергеев все-таки заходил: и для того, чтобы поживиться, и для того, чтобы посидеть хотя бы полчаса на развалинах их с Плотниковой дома. В этот момент ему казалось, что и Вика с Маринкой приходят к нему, чтобы побыть рядом: так хорошо и спокойно ему становилось. Сергеев и сам не подозревал в себе такого запаса сентиментальности.

Ткань превосходных брюк Али-Бабы Говорова вспорола ножницами – материя трещала, как парашютный шелк. Сергеев, которого почему-то не выгнали из операционной (наверное, потому что был после ванны и переодет во все чистое), увидел рану и мысленно перекрестился. Аллах был благосклонен к раненому – пули не зацепили бедренную артерию просто чудом. Зато другие, более мелкие сосуды они не пожалели. Из раны в голени торчали бело-розовые осколки кости. За свою жизнь, прошлую и настоящую, Сергеев видел немало различных ранений – при взгляде на развороченную ногу Али-Бабы в голову сразу приходила мысль об ампутации. Сергеев столкнулся взглядом с Гринбергом и понял, что милейший Эдуард Аркадиевич думает о том же самом.

– Что это за дрянь в плече? – спросил озабоченно Красавицкий. – Проволока?

– Электрод, – сказал Гринберг. – Заточенный старый электрод.

– Навылет, – Красавицкий цокнул языком. – Ого! У него под курткой плечевая кобура – так прошло через лямку. Кожаную! Вместо арбалетной стрелы пользовали железку, что ли?

Он попытался что-то провернуть – Али-Баба застонал, не открывая глаз, и страшно заскрежетал зубами.

– Аккуратнее, Тимур, – попросил Гринберг. – Он сейчас от боли помрет… Может, наркоз дадим?

– Вот определимся, что делать – и дадим, – огрызнулся Красавицкий. – Или не дадим, не барин… На голени – херовая рана. На бедре тоже. А тут что – не могу понять… Тут у нас, братцы, шашлык на шпажке… О, блин!

Он чуть не упал, покачнувшись. Стрела-электрод осталась у него в руке, а Али-Баба опять исторг стон и задергал здоровой ногой. Струя крови брызнула из плеча араба и прочертила на халате Говоровой алую полосу, обдав по пути и Гринберга.

– Ага, – сказал удовлетворенно Красавицкий. – Вот, значит, как?

Несколькими движениями ножниц Говорова срезала с раненого куртку и свитер с теплой футболкой, обнажив рану, над которой сразу же склонился Тимур.

– Коли его… – приказал он Гринбергу. – Но не очень сильное что-то. Ничего с ним не случится.

– А нога? – спросила Ирина с сомнением в голосе. – Там такое… Как бы ампутировать не пришлось…

– Значит, дайте общий! – рявкнул Тимур. – Если все всё лучше меня знают, то почему никто ни хера не делает?!

Али-Баба со свистом втянул в себя воздух.

Звякнули инструменты.

– Теперь на стол… – сказал негромко Гринберг. – И не ори, Тимурчик, ради бога. Сейчас все сделаем.

– Помоги, – попросила Говорова, обращаясь к Сергееву. – Только аккуратнее.

Али-Баба, несмотря на щуплое сложение, был тяжел, как статуя командора.

– Три-четыре, – скомандовал Красавицкий. – Взяли.

Бесчувственное тело переместилось с каталки на стол.

– Отлично, – Гринберг плеснул на руки спирт и подкатил к изголовью стола стойку с системой. – Вот мы сейчас все и сделаем… Вот мы сейчас все организуем… Вот сейчас мы дадим ему наркозик… Вот сейчас…

– …ты наконец-то замолчишь! – закончил за него Красавицкий. – Ох, блядь, скользко-то как!

– Есть, – сказала Говорова, склонившаяся над раной. – Держу.

– Перекиси и поболе… Тут же насквозь. А это мы сейчас ушьем! От-лич-нень-ко! – продекламировал по слогам Красавицкий. – Эдик?

– Пошла вода по трубам! Только давление – полное говно! Тридцать на семьдесят.

Лампы на потолке и нависшая над столом операционная лампа мигнули несколько раз и залили комнату непривычно ярким светом. Внизу забубнил генератор.

– Пульс? – спросил Тимур.

Какой-то инструмент с лязгом упал в кювету. Сергееву дико захотелось закурить.

– Сорок, – констатировал факт Гринберг. – А вот мы сейчас его поддержим… А вот мы сейчас…

– Тут все, – сказал Красавицкий. – Ира, давай на ноги…

С ногами было гораздо хуже. Особенно с раной на голени.

Красавицкий ругался. Прибежавшая на зычный зов Гринберга косолапая санитарка Лидия Матвеевна принялась готовить гипс для повязки. Потом начал материться Эдик, потом вступила Говорова – ее контральто звучало, как песня, несмотря на лексикон.

Сергеев, о котором все забыли, вышел в коридор и закурил на холодной лестничной клетке. Рядом, бесшумный, как привидение, возник Молчун. Физиономия у него была сонная, совершенно детская и озабоченная.

– Ничего, – сказал Сергеев. – Все будет в порядке. Выкарабкается…

Молчун уселся на верхней ступеньке, плечом к плечу с Михаилом, и тоже закурил.

– Точно, – подтвердил Сергеев, отвечая на невысказанный Молчуном вопрос. – Это тот, к кому мы шли. И мне надо, чтобы он остался в живых. Иначе… Иначе… – Он подумал немного, затянулся густым сизым дымом трофейной сигареты и продолжил: – Иначе ничего пока не будет. Мне даже в Москву ехать незачем. Есть там человек, но… Может быть, конечно, но только весной, если не будет чуда. Очень осторожны были эти ребята. Нет зацепок. Или почти нет.

Молчун показал два пальца.

– Не думаю, – сказал Михаил. – Скорее всего, убиты. Али-Баба сам доковылял до дверей, никого с ним не было. Есть у меня впечатление, что они попали на эту самую Варвару – сбежавшую из Госпиталя девицу с Капища – и ее мальчиков. Помнишь, о которой Говорова с Красавицким рассказывали? Угодили в засаду, скорее всего.

Дверь на лестницу приоткрылась, и на площадку выглянул давнишний охранник, покрутил головой, принюхался к дыму и, показав большой палец – мол, классный табачок, исчез.

Ждать пришлось долго. Почти сорок минут. Потом на площадке появилась Говорова, потрепала Молчуна по макушке и молча села рядом.

– Ну и? – спросил Сергеев.

– Он тебе друг?