Ташкентский роман - Сухбат Афлатуни

— Спасибо. То, что я сейчас от тебя услышал, было хорошо. Остальное решай сам. Может быть, скоро я научу тебя летать. Трофейный велосипед подарите первому, кто попросит. Передай матери, чтобы омыла сундук с книжной ветошью.

— Вы не примете мать? — Он заметил, что старик его не слышит. Спохватился: — Как ваше здоровье?

Молчание. Дед прожевал лепешку и попрощался:

— Иди. То, что тебе удалось узнать про меня в Вене, стоило тебе слишком много времени. А то, что требует много времени, не бывает истинным… Чаще беседуй с собственной памятью — в ней уже есть все, что нужно человеку.

— Беседовать с памятью?

— Знаешь, как по-немецки будет «вспомнить», «воспоминание»? — Откашлялся. — Dies Werden stellt eine trage Bewegung und Aufeinanderfolge von Geistern dar, eine Galerie von Bildern, deren jedes, mit dem vollstandigen Reichtume des Geistes ausgestattet, eben darum sich so trage bewegt, weil das Selbst diesen ganzen Reichtum seiner Substanz zu durchdringen und zu verdauen hat[20]. Пробиться сквозь богатство… Только не бери эпиграфом. Иди к молодежи, мне нечему тебя больше научить. Праздник…

Свечи перестали падать, странное напутствие Гегеля, выложенное арбузными семечками на скатерти, покрылось темнотой.

— Я подошел к нему.

— Что он сказал?

— Идти к молодежи.

— Иди к ней — смотри, сколько собралось друзей… Фрау Марта, так что это был за чай у Доктора — неужели там была отрава?.. Иди, Султан, тебя ждут.

В конце двора, рядом с горкой дров для плова стоял щербатый забор и горело больше всего свечей. Подойдя, Султан нашел трех собеседников, испортивших Артурику желание курить, — Вадима, Санджара, Евгения; их тайные имена Султан вспомнил не сразу. Троица вдумчиво допивала кагор. Позади них в широкие прорези забора были видны другие ташкентские лица — веселые, шепчущие, полные смеха, заглядывающие в странный двор, усыпанный огнями. Л. М., Галия, Манс, Тима Шакиров, «Винаяка», Азиз, [email protected], Лейла, Влад И., Саид, Неля, Цвет Нашей Молодежи, кто-то еще. Султан приветствовал их взмахом руки.

— Come on, King of the Juice!

— Мы уже затоптались.

— Это та свадьба, которую решил на финал романа?

— А почему свадьба, а не Новый год, как ты хотел?.. А что ты там делал, между пустыми столами?

— Искал эпиграф.

— Нашел?

— Это становление воспроизводит некоторое медлительное движение и последовательный ряд духов… Той темноте за окнами угодный. Идемте, я готов.

Напоследок он повернулся во двор.

Свадьба рассосалась; старухи с тазами подбирали свечи и относили их ближе к новобрачным — те сидели, как и раньше, в невидимом гипсе. Одна особенно старушья старуха сняла свечку с бутылки кагора и потрепала Султана по плечу.

— Буви-жон? Бабушка? Откуда вы тут? Вы же…

— Жива, конечно. Старая гвардия нос не вешает. Это же внучка моя сегодня невеста — как я дома буду, сам посуди.

— Внучка…

— Твоего дяди Хасана дочка — московского Хасана, помнишь, он тебя рисовал краской и еще туфли подарил? Нехорошо родную кровь забывать, даже ученым людям такой грех не прощается.

— Как ваше здоровье…

— Да как ты меня исцелил перед отъездом, все не жалуюсь. Зря ты бросил людей лечить — большие бы деньги имел, уважение. Маджус до сих пор лечит — и сам сыт, и мечеть построил, министры его знают. А был простой оборванец, звездам поклонялся. Как пещеры бетоном залили, так сразу за ум взялся. За ум…

— Буви-жон… Вы привет ему передавайте, Маджусу-аке. Скажите, что ему уже недолго так мучиться. Бабушка!

Старуха глазами еще была с Султаном, но дуплистый рот уже бормотал свое, хлопотливое: «Песней проговориться легче… конечно…» И, погладив внука по щеке, ушла в глубь двора. Султан видел, как она прошла мимо стола, за которым он только что разговаривал с дедом. Тот сидел в позе писца; перед ним на коленях стояла Лаги и шевелила губами. Старик глядел вдаль и согласно кивал — на этот раз им никто не мешал.

— Султан!

Да, он идет.

Он провел ладонью по забору, пытаясь определить на ощупь породу дерева. Странно, это была сосна. Помахав на прощание свадебному двору, Султан вошел в небольшую рощу из сосен и чинар с выбеленными известью стволами. Там, на траве, уже находились те, кто ждал продолжения.

— Идем?

И пошли, прихватив гитару и пионерский барабан с отвалившимся дном, в котором несли лепешки. Жених с невестой догнали их позже, усыпив бдительность старух-советчиц. Рассказали, что перед самым их побегом немка произнесла необыкновенный тост, богословский.

Настраивая гитару, вышли к чинарам Дархана — на шоссе было пусто, не считая освещенного троллейбуса, внутри которого танцевали какие-то фигуры в старинных немецких нарядах. То ли развеселая массовка возвращалась со съемок узбекско-немецкой «Волшебной флейты» (консультировать которую и была приглашена профессор Блютнер), то ли… Троллейбус проехал, вслед ему пели.

Мимо мертвой консерватории двинулись к Алайскому, искать арбузы и водку. Прямо перед базаром шествие наткнулось на такую пару: полуголый мужчина с размазанным по щекам кремом, на спину накинут женский плащ — хозяйка плаща шла рядом, держа голого за локоть. Улыбаясь щербатым ртом, она пела: «Я дождалась тебя, какое счастье!» Тот, кого она дождалась, послушно улыбался в ответ и выжимал из-под нагримированных век бессмысленные слезы.

Султан слегка отстал, глядя вслед удивительной и по-своему гармоничной паре, потом нагнал своих, уже входивших в мраморные ворота ночного базара. Кто-то из идущих впереди будил спящего на арбузах продавца, тот сквозь сон торговался и искал продрогшей пяткой слетевший шлепанец.

…Когда вскрыли первый арбуз, у Султана неожиданно поплыло перед глазами — лица, арбузное чрево, какая-то больница в шахматах света и тени, добывание воды из-под асфальта… Покачнувшись, Султан полетел на землю, покрытую звездами битого стекла.

Он не ушибся — случайный порыв ветра поднял его вместе с целлофановым пакетом из «Ардуса» и стопкой букинистических книжек и понес куда-то. В небе еще не растаял едкий запах салюта, но Султан его не почувствовал — только чихнул пару раз во сне, пролетая над недостроенным костелом.

…И не узнал места, в котором открыл глаза. Утро. Кусками висел туман, из него выглядывали ветви, прогибающиеся под тяжестью влажной зелени. Ближе всего темнели стволы крымской сосны, дальше намечались березы и рощи яблонь и смоковниц. В разрывах между ветвями шевелились облака.