Самая коварная богиня, или Все оттенки красного - Наталья Андреева

– Уходи…

– Я переночую здесь.

– Ты еще не знаешь, что я тоже могу… могу быть жестоким и… и решительным.

– Да ну? Что ж, попробуй. В конце концов, по здравом размышлении, это несправедливо: почему тебе должно достаться столько денег, а мне ничего? Ты их тоже не заработал. Чем ты занимался всю жизнь? Мой дедушка , великий художник Эдуард Листов, не без помощи бабушки Липы пристроил тебя по блату в престижный институт, после которого тебя ждала непыльная работенка, а вся страна в то время, если ты помнишь, занималась в поте лица строительством социализма. А ты что делал? Копался в рухляди да писал книги, которые никому не нужны, потому что читать их – тоска смертная. Если бы ты хоть разбирался в антиквариате! Ты делаешь вид, что разбираешься, а на самом деле… На самом деле эти книжонки вкупе с кандидатской диссертацией для тебя кропала умная тетя Нелли. Вот кто – кладезь семейных тайн!

– Замолчи!

– Вот она-то в антиквариате разбирается, я у нее консультировался пару раз, прежде чем продать мамины фамильные побрякушки.

– Мамины фа… Да как ты… как ты…

– Да хватит уже! Ты бездельник, и я бездельник. Спасибо, что выучил, только время, когда можно было заниматься тем, чем ты занимаешься, и получать за это большие деньги, прошло. Кандидаты наук нынче не особо в цене. То-то ты бросил преподавать в институте. Как же! Мало платят. Так почему не поделиться наследством? Хватило бы на всех.

– Я все же кое-что могу… Я тебе этот разговор никогда не забуду.

– Взаимно. Разошлись, как в море корабли. Зря ты так. Папа. Могли бы договориться.

– С тобой? Никогда!

– Это был твой выбор.

Эдик ушел, а Георгий Эдуардович еще долго не мог прийти в себя. Видимо, домочадцы переживали, как поговорят отец с сыном, потому что минут через пять в кабинет заглянула взволнованная Нелли Робертовна.

– Георгий? Все в порядке?

– Зайди, пожалуйста.

– Что случилось?

– Где Маруся?

– Ушла к себе. С Эдиком что-то? Он опять проигрался в карты?

– Послушай, ты кому-нибудь говорила, что писала… помогала мне писать диссертацию?

– Нет, не думаю. Просто все видели, как мы вместе работаем.

– Но там стоит только мое имя. И на книгах тоже.

– Какие пустяки!

– Ты покупала меня, Нелли? Зачем?

– Ты говоришь это таким тоном… Хочешь, чтобы я ушла из этого дома?

– Да. Наверное, теперь хочу.

– Но это жестоко! Я тебе больше не нужна?

– Ты ставишь меня в неловкое положение… – простонал Георгий Эдуардович.

– А ты меня?

– Разве тебе жить негде? Или не на что? Ты же умная женщина! В антиквариате разбираешься, как сказал Эдик. Найдешь чем жить.

– А Настя? Девочка привыкла жить здесь.

– Девочка! Да ей уже двадцать восемь! Хватит ее опекать! Девке замуж давно пора, детей рожать! Или она, как и ты, не может?

– С каких пор ты стал таким резким?! – вспыхнула Нелли Робертовна. – У тебя появилась женщина? И она ни с кем не хочет делиться? Не Наталья ли это опять? То-то она здесь крутится!

– Да что с вами со всеми происходит?! – в отчаянии вскричал Георгий Эдуардович. – Вы словно помешались на этих деньгах!

– Я вовсе не из-за денег, – тихо сказала Нелли Робертовна. – Это мой дом, моя семья. И я хочу здесь остаться.

– Но мой отец этого не хотел. Надо уважать волю покойного. – Они какое-то время молчали, Нелли Робертовна кусала губы. – Я хотел поговорить с этой девочкой, с… с Марусей. Почему-то она не просит краски. Тебе не кажется это странным? Ведь ее мать писала, что девочка не расстается с ними ни днем ни ночью, и рисование – единственная ее страсть.

– Родители склонны преувеличивать.

– Я все-таки зайду к ней. Как думаешь, не помешаю?

– Ты меня расстроил, Георгий. Очень расстроил, – невпопад сказала Листова.

– По крайней мере, теперь ты знаешь, чего я хочу.

Он вышел из кабинета, обойдя Нелли Робертовну, словно неодушевленный предмет. Словно вещь, вышедшую из употребления и потерявшую свою ценность.

– Ну, уж нет, – вскинулась она, услышав, как хлопнула дверь. – Разговор еще не закончен!

Вторая половина дня

Олимпиада Серафимовна подстерегла сына в коридоре:

– Жора, задержись на минутку, пожалуйста.

– Да, мама? Что ты мне хотела сказать?

Возмущенно качнулись огромные серьги:

– Тебе не кажется, что девочка слишком много ходит? Ей надо лежать, а она бродит по дому, по саду. Меня это беспокоит.

– Боишься, что догадается, сколько здесь дорогих вещей, и оценит наконец истинные размеры наследства?

– Это не смешно! Ты должен как можно дольше держать ее в неведении и при разделе имущеста наиболее ценные вещи оговорить себе. Она все равно в этом ничего не понимает! А ее мать тем более!

– И ты туда же, мама!

– Что значит, туда же? Я уже пожилая женщина и не отличаюсь крепким здоровьем. Я хочу прожить остаток дней, ни в чем не нуждаясь. Вместе с тобой.

– А если я вдруг снова женюсь? И моя жена тоже захочет жить вместе со мной? Как вы с ней поладите? Ты выжила первых моих двух жен. В третий раз я этого не допущу.

– Что?!

– Мне только пятьдесят лет, я еще не потерял надежды на семейное счастье.

– По-моему, Веры Федоровны и Натальи достаточно для того, чтобы понять: семейная жизнь, Жора, это не твое!

– Тебе не угодишь, мама. Две женщины, обе такие разные. Впрочем, что я говорю? Какие же они разные? Но в третий раз мне наверняка повезет! Может, и ребенок родится нормальный? Я учту свои ошибки и воспитаю его так, чтобы потом не было стыдно.

– Георгий, не вздумай делать глупости!

– Мама, я хочу поговорить наконец с Марусей.

– Что ж. Иди, сын. Но помни!

В голосе Олимпиады Серафимовны прозвучала угроза. «Что ж так не везет-то сегодня? – поморщился Георгий Эдуардович. – Еще один неприятный разговор. И Эдик с его разоблачениями… Невольно насторожишься. Почему же Маруся до сих пор не попросила кисти и краски?»

Он осторожно постучал в дверь ее комнаты.

– Да-да! Войдите! – раздался испуганный женский голос.

Георгий Эдуардович, чувствуя смятение и неловкость, приоткрыл дверь. Девушка сидела на кровати, натянув одеяло до самого носа, и смотрела на него с испугом.

– Э-э-э… Как ты себя чувствуешь? – промямлил он.

– Спасибо, хорошо.