Шок и трепет. Война в Ираке - Сергей Лойко

Александра, француженка, снимающая фото для «National Geographic», для чего-то записывает все бомбежки на свой цифровой диктофон. Я послушал, ощущение такое, будто бомбы взрываются у меня над головой.

Я снова позвонил на «Эхо», записал голос, потом отдельно звук. Получилось классно: и голос звонкий — геройский, и звук войны, как в саунд-треке «Спасение рядового Райана». Там в студии «Эха» они наложили одно на другое, и вышел классный репортаж с войны. Под фанеру.

О пропавших журналистах из «Ньюсдэй» все еще никаких известий. Это ужасно. Их или убили, или пытают сейчас в каких-нибудь подземных казематах. Здесь никто больше не спрашивает у властей про них, чтобы лишний раз не будить собак. Никто не хочет разделить судьбу Мак'Алистера и Самана. Никто даже об этом не пишет. Я, однако, каждый день на «Эхе» об этом говорю. Как бы не нарваться.

1 апреля

Первое апреля — день смеха. Теперь для меня на всю жизнь этот день будет днем Али Исмаила, двенадцатилетнего мальчика без обеих рук, ампутированных по предплечья.

Он из деревни на южной окраине Багдада. Ночью бомба упала на их дом и убила почти всю семью, мать, отца и 12 других родственников. Али остался жив, но весь обгорел и потерял обе руки. Грудь и живот у него обожжены до синевы. Он лежит под саркофагом из железных дуг, накрытых выцветшим шерстяным одеялом, вертит своими большими карими глазами и все время пытается посмотреть на руки, не выросли ли они снова.

Возле его кровати сидит бессловесная тетка в черном чадоре — накидке с платком. В коридорах повсюду десятки черных женщин, как темных теней. Издалека в сумерках аварийного освещения может показаться, что это души умерших медленно пролетают по лабиринтам больничных коридоров, ищут выход из этого чистилища.

Мы с Юрой и Ахмедом едем на южную окраину Багдада, в деревню, где жила семья Али. Находим это место. Куча пепла и золы, битого камня. Запах смерти.

На обратном пути обезлюдевшая деревня ощетинивается «Калашниковыми». Народные мстители устроили нам засаду. Под направленными в упор в голову дулами автоматов выходим из машины. Слышу, как передергивают затворы.

Опять я из-за Юры попал под расстрел. Его идея была ехать сюда, «закруглить историю», как он выражается. Вот и закруглили. Только, похоже, мы сейчас вместе с историей закруглим свою жизнь. Главное — не выдать свой страх, но и не качать права. Тут нужен правильный баланс фатализма и находчивости. У Юры полно фатализма, а у меня находчивости. Но похоже, моя привычная находчивость иссякла в самый необходимый момент, как в том анекдоте про смекалистого солдата. И мне сейчас моя хваленая смекалка подсказывает: «П-ц тебе, Сережа».

Пока я веду этот оптимистический диалог со своей смекалкой на фоне Юры, который, как водится, прикинулся бессловесным, тощим, серым фотоштативом, Ахмед осторожно вступает в неспешную, рассудительную дискуссию с народными мстителями. Через пять минут он доходит до слова «русские», и мы спасены. Снова мне повезло с Юрой. Опять не расстреляли, хотя было видно, что очень хотели. И Ахмед конечно молодец, смог вступить в полемику со смертью. Были бы мы американцами, кокнули бы нас без разговоров, даже на аккредитации не посмотрели бы.

Да, дубина народного гнева начинает подниматься.

Тем временем в Багдаде Саддам Хусейн делает заявление, что никто из его родственников не покинул Ирак. Заявление нужно для того, чтобы развеять слух, что его семья якобы перебралась в Йемен. Перебралась или не перебралась, правды мы никогда не узнаем, как говорила моя любимая теща о каких-то моих объяснениях чего-то в далеком прошлом, когда я был молод и красив и смекалка меня не подводила…

2 апреля

Ездил с Юрой и другими журналистами на автобусе в Хиллу. Это рядом с Вавилоном, в 100 киломметрах к югу от Багдада. В Хилле нам показали только одну больницу. В ней по крайней мере две сотни раненых из окрестных деревень. Врачи говорят, что по характеру ранений похоже, что использовались кассетные бомбы. Кассетные бомбы специально изготовлены поражать живую силу противника на поле боя, и применять их в густонаселенных районах просто варварство. Однако кассетные бомбы не запрещены конвенциями.

По дороге туда и обратно видели много уничтоженной иракской военной техники. А в одном месте даже видели, как зенитка взлетела на воздух после прямого попадания американской ракеты.

В Багдаде «день смеха» продолжается. Произошло то, что я предвидел и чего так долго и безнадежно боялся.

Мы с Юрой застряли в лифте, между вторым и третьим этажами. Чтобы нам было веселее, с нами еще застрял один итальянец с двумя канистрами бензина. Юра вновь включает режим транса и безучастно ждет, когда нас обнаружат. Идиот-итальянец с досады пытается закурить. Я еле удержался, чтобы не выбить ему все зубы и навсегда отучить от этой дурной привычки. Но тот все понял с полуслова. Я не знаю, откуда у меня взялись силы, но я раздвинул внутренние двери лифта сантиметров на пять, чтобы только протиснуть туда свое отчаяние, и заорал диким голосом. Именно диким. Буквально.

Минут через пять нас обнаружили. Минут двадцать искали электриков и техников. Не нашли. Мне уже начало казаться, что я задыхаясь от недостатка кислорода. У Юры и итальянца на лбу крупные капли пота. Я опять приоткрыл дверь, просунул туда ногу и так держал дверь приоткрытой, чтобы мы могли хотя бы дышать воздухом из бетонной шахты.

Я вновь ору, но нас никто не слышит. Затем предлагаю попробовать сломать крышу лифта и выбраться хотя бы из лифта. Но и сам вдруг понимаю, что это бредовая идея. Юра предлагает другую идею. Ждать, пока нас спасут. Очень в стиле Юры. Лермонтов, видимо, с него лепил своего фаталиста. А если гостиницу сейчас начнут бомбить?

Я человек очень прямого действия и я просто ненавижу Юру за то, что он опять завлек меня в лифт. Я никогда, никогда, никогда больше не зайду в лифт. Клянусь.

Нас все-таки вытащили. Еще через 40 минут. Вернее, мы вылезли сами в узенькую щелочку, когда лифт сумели поднять так, чтобы хотя бы сантиметров 40 внизу двери открывалось на уровне выхода на этаж. Первыми вышли канистры, затем Юра, награжденный за свой спасительный фатализм. За ним вылез идиот итальянец. Честно говоря, я уже не уверен, что он итальянец. Он за все время заточения не сказал ни слова. Может, и не итальянец. Может, даже не идиот. В эйфории приближающегося спасения я прощаю ему все. Как капитан корабля, я покидаю каюту последним. В этот момент лифт дернулся, словно пытаясь еще раз насладиться моим ужасом. Дернулся и замер. Надеюсь, что навсегда. Мы поблагодарили спасителей-электриков, вошли в соседний лифт и счастливые доехали до нашего 10-го этажа.

И только тогда я понял, что только что опять проехал в лифте. Я сжал кулаки и повернулся к Юре, но тот уже бежал к своему номеру, и у меня не было сил догнать его.

По телевидению, которое, наверное, уже нигде не работает, кроме гостиницы «Палестина», зачитали обращение Саддама к народу. Саддам, если верить обращению, сказал: «Пока что мы использовали не больше, если не меньше трети наших вооруженных сил. А преступники уже использовали все, что у них есть».