Красношейка - Ю Несбе

верность долгу и ночью и днем.

В этих искрах, что ярко сияют, —

память нашей любимой земли,

долгий труд и борьба вековая,

та, что прадеды наши вели.

Видишь битвы отцов за свободу,

их геройскую гибель в бою,

видишь лица героев народа,

что погибли за землю свою.

И людей, чья суровая доля —

тяжкий труд в этом крае снегов —

закалила их силу и волю —

для сраженья за землю отцов.

Так сияют для каждого сердца

из преданий далеких веков

имена благородных норвежцев,

подвиг наших с тобой земляков.

Но всех краше и ярче — кто поднял

красно-желтый пылающий флаг;

это имя мы любим и помним:

Видкун Квислинг — наш славный вожак.

Потом он замолчал и уставился в темное окно. Хелена понимала, что его мысли где-то далеко, и не стала его отвлекать. Она положила руку ему на грудь.

Та-да, та-да, та-да.

Как будто кто-то гнался за ними по рельсам, чтобы схватить и вернуть обратно.

Она боялась. Не столько неизвестности, которая ожидала их впереди, сколько этого неизвестного человека, к которому она сейчас прижималась. Теперь, когда он был так близко, все то, что ей виделось в нем на расстоянии, куда-то пропадало.

Она хотела услышать, как бьется его сердце, но колеса так грохотали, что оставалось просто поверить, что там внутри есть сердце. Она улыбнулась самой себе и почувствовала радостный трепет внутри. Какое милое, прекрасное безумие! Она совершенно ничего не знает о нем — он совсем ничего о себе не рассказывал, кроме разве что этих историй.

От его куртки пахло сыростью, и она вдруг подумала, что так должна пахнуть форма солдата, который какое-то время пролежал мертвым на поле боя. Или даже в могиле. Откуда эти мысли? Она так долго была в напряжении, что только сейчас поняла, как сильно устала.

— Спи, — сказал он, будто в ответ на ее мысли.

— Да. — Ей показалось, что, когда она погрузилась в сон, где-то вдали послышалась сирена воздушной тревоги.

— А?

Она услышала свой собственный голос, почувствовала, как Урия трясет ее, и быстро проснулась.

— Будьте добры, билеты.

— А, — только и могла сказать она. Она пыталась взять себя в руки, но заметила, как контролер подозрительно на нее косился, пока она лихорадочно искала билет в сумочке. Наконец она нашла те два желтых билета, купленных ею на вокзале в Вене, и протянула их контролеру. Он просматривал билеты, покачиваясь в такт движению поезда. Несколько дольше обычного, Хелене это не нравилось.

— Едете в Париж? — спросил он. — Вместе?

— Да, — ответил Урия.

Контролер — пожилой мужчина — внимательно посмотрел на них.

— Вы не австриец, как я слышу.

— Нет, норвежец.

— А, Норвегия. Там, говорят, очень красиво.

— Да, спасибо. Это верно.

— И вы, значит, добровольно пошли воевать за Гитлера?

— Да, я был на Восточном фронте. На севере.

— Неужели? И где же на севере?

— Под Ленинградом.

— Хм. А сейчас едете в Париж. Вместе с вашей…?

— Подругой.

— Да, именно, подругой. По увольнительным?

— Да.

Контролер пробил билеты

— Из Вены? — спросил он Хелену, протягивая билеты ей.

Она кивнула.

— Я вижу, вы католичка. — Он показал на крестик, который висел поверх блузки. — Моя жена тоже католичка.

Он откинулся назад и выглянул в коридор. Потом снова обратился к норвежцу:

— Ваша подруга показывала вам собор Святого Стефана в Вене?

— Нет. Я лежал в госпитале, поэтому города особенно не видел.

— Да-да. В католическом госпитале?

— Да. Госпиталь Рудо…

— Да, — оборвала его Хелена. — Католический госпиталь.

— Хм.

«Почему он не уходит?» — подумала Хелена.

Контролер снова откашлялся.

— Да? — наконец спросил его Урия.

— Это не мое дело, но я надеюсь, вы не забыли с собой документы о том, что у вас есть разрешение?

— Документы? — переспросила Хелена. Она два раза ездила во Францию с отцом, и им никогда не было нужно ничего, кроме паспортов.

— Да, у вас, скорее всего, не будет никаких проблем, фройляйн, но вашему другу в форме необходимы бумаги о том, где расположена его часть и куда он направляется.

— Ну конечно, у нас есть с собой документы, — ответила она. — Вы же не думаете, что мы поедем без них?

— Нет-нет, что вы, — поспешил сказать контролер. — Просто хотел напомнить. Потому что всего пару дней назад… — он быстро посмотрел на норвежца, — задержали молодого человека, у которого, по всей видимости, не было при себе какого-то распоряжения, его сочли дезертиром, схватили на перроне и расстреляли.

— Вы шутите?

— Увы. Не хочу пугать вас, но война есть война. Но если у вас все в порядке, то вам не стоит ни о чем беспокоиться, когда мы будем пересекать немецкую границу после Зальцбурга.

Вагон немного качнулся, контролер, чтобы не упасть, вцепился в дверную раму. Трое молча смотрели друг на друга.

— Значит, первая проверка будет тогда? — спросил Урия наконец. — После Зальцбурга?

Контролер кивнул.

— Спасибо, — сказал Урия.

Контролер откашлялся:

— У меня тоже был сын, ваш ровесник. Он погиб на Восточном фронте, на Днепре.

— Мои соболезнования.

— Ну, извините, что разбудил вас, фройляйн. Мин герр.

Он взял под козырек и пошел дальше.

Хелена посмотрела на дверь. Потом закрыла лицо руками.

— Ну почему я такая дура! — всхлипывала она.

— Ну, ну. — Он обнял ее за плечи. — Это я должен был подумать о документах. Я же должен был знать, что мне нельзя просто так бродить по стране.

— А если ты расскажешь им о болезни и о том, что хочешь поехать в Париж? Это же часть Третьего рейха, это же…

— Тогда они позвонят в госпиталь, Брокхард скажет, что я сбежал.

Она прижалась к нему и зарыдала еще сильнее. Он погладил ее по длинным русым волосам.

— К тому же я должен был понимать, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой, — сказал он. — Я имею в виду: я и сестра Хелена — в Париже? — Она почувствовала, что сейчас он улыбается. — Нет, скоро я проснусь в больничной койке и подумаю, что все просто сон. И буду рад, когда ты принесешь мне завтрак. К тому же завтра у тебя ночное дежурство, не забыла? И тогда я расскажу тебе про то, как однажды Даниель стащил у шведов три дневных пайка.