Екатерина I - Николай Павленко

Не лишено оснований и такое предположение. Как известно, в 1722 году за публичную ссору в Сенате с Меншиковым Шафиров был приговорен к смертной казни. Все было приготовлено к исполнению приговора, голова обреченного уже лежала на плахе, когда прибывший гонец доставил указ о помиловании. Смертная казнь была заменена ссылкой. Потрясение, перенесенное Шафировым, было велико. Такое не забывается, и можно полагать, что Шафиров, так и не простивший Петру пережитого, сознательно саботировал указ императрицы.

Ни при Екатерине I, ни при ее ближайших преемниках история царствования Петра Великого не была написана. Она появилась только в 1761 году, причем автором ее стал не русский, а француз Вольтер, которому правительство Елизаветы Петровны доставило необходимые для этого источники.

Неизвестный художник. Портрет Петра Павловича Шафирова

Нач. XVIII в. Хост, масло. Ярославский художественный музей(?).

После окончания Северной войны и заключения в 1721 году Ништадтского мирного договора, закрепившего за Россией прибалтийские территории, ранее принадлежавшие Швеции, главная внешнеполитическая задача России состояла в удержании за собою завоеванного и пресечении попыток Швеции взять реванш, а также в нейтрализации усилий враждебных России государств, прежде всего Англии и Франции, стремившихся вовлечь Швецию в орбиту своего влияния и помешать приобретению Россией статуса великой державы. Дипломатия петровского времени успешно справилась с решением этих задач: неприятель, с которым Россия в течение двадцати одного года вела изнурительную войну, превратился в ее союзника. Переговоры со шведским правительством, проходившие в 1723–1724 годах, завершились 22 февраля 1724 года подписанием в Стокгольме союзного договора, по которому обе стороны обязались в случае нападения на одну из них оказывать друг другу взаимную помощь. Россия должна была выставить 12 тысяч пехоты, четыре тысячи конницы, девять линейных кораблей и три фрегата; помощь Швеции в случае нападения на Россию какого-либо христианского государства (магометанская Турция, таким образом, исключалась из их числа) была скромнее и ограничивалась восемью тысячами пехоты, двумя тысячами конницы, шестью линейными кораблями и двумя фрегатами.

Стокгольмский союзный договор имел две секретные статьи. По первой из них Швеция обязалась содействовать возвращению голштинскому герцогу Карлу Фридриху отнятого у него Данией Шлезвига. Карл Фридрих с 1721 года вместе с двором проживал в Петербурге и содержался на средства казны. Гостеприимство Петра Великого имело веские причины — герцог после гибели в 1718 году Карла XII имел законные права занять шведский трон и использовался русской дипломатией в качестве средства давления на овладевшую короной сестру погибшего короля Ульрику Элеонору — пока война не была завершена, над нею висела угроза лишиться престола в пользу голштинского герцога. Кроме того, Петр решил породниться с голштинским герцогом, выдав за него замуж одну из своих дочерей. Отсюда проистекала перспектива оказания помощи Карлу Фридриху в возвращении ему Шлезвига, что, естественно, должно было сопровождаться установлением враждебных отношений с Датским королевством. У России была и собственная причина быть недовольной Данией, которая взимала пошлину с русских кораблей, проходивших через Зундский пролив. Заметим, что «зундская пошлина» имела для России более символическое, чем реальное значение, поскольку она практически не располагала торговым флотом.

Вторая секретная статья обязывала союзников поддерживать в Польше издавна установившийся политический строй (liberum veto), при котором один член сейма мог заблокировать любое постановление, принятое остальными его членами. России, как и Швеции, был выгоден порядок, ослаблявший Польшу.

Стокгольмский договор должен был не только положить конец распрям между соседями, но и пресечь попытки враждебных России государств оказывать на Швецию влияние, противоречившее интересам нашей страны. Однако договор, заключенный сроком на двенадцать лет, оказался недолговечным. В Швеции постепенно брали верх сторонники реванша. Ход их мыслей изложил в своем донесении представитель России в Стокгольме М. П. Бестужев-Рюмин: «Россия похитила у нас все наши крепости и защиты, привела нас в нестерпимую зависимость от себя и в такое опасное положение, что и сама столица подвержена ее нападениям и угрозам. Поэтому справедливо принимать против нее всякие меры. Но так как наше оборонительное состояние слабо и недостаточно, то необходимость требует искать союзников и французскую доверенность и дружбу надо всякими мерами сохранять и утверждать. Во всей Европе Франция для нас надежнейшая и полезнейшая держава; она одна в состоянии давать нам достаточные субсидии и помощь на море».

В приведенном суждении немало надуманного. В частности, ложным является обвинение России в агрессивных намерениях против Швеции. Но одну мысль надлежит считать абсолютно верной: самые отъявленные реваншисты отдавали себе отчет в том, что вернуть утраченное сил у Швеции не было и она должна была ориентироваться на помощь извне.

Напомним, что при жизни Петра Великого престиж России на международной арене был очень высоким. Французский дипломат Кампредон доносил из Петербурга 9 января 1724 года, что «при малейшей демонстрации его [Петра I] флота, при первом движении его войск ни шведская, ни датская, ни прусская, ни польская корона не осмелятся ни сделать ответного ему движения, ни шевельнуть с места свои войска. Он один из всех северных государств в состоянии уважать свой флот»[99]. Все изменилось после кончины Петра, которая была воспринята и в Дании, и в Швеции как свидетельство утраты Россией способности отстаивать свои внешнеполитические интересы.

Опытный дипломат Василий Лукич Долгорукий, привыкший к уважительному отношению западноевропейских дворов к представителям России, сразу же заметил это. Прибыв в Стокгольм в 1726 году, он доносил: «При других дворах, к которым я был посылан, таких необыкновенных и гордых поступков не видел. Хотя и знатные субсидии от вашего величества и от цесаря [австрийского императора] обещал, однако здешние правители не только не отвечали учтиво благодарностию, но даже не отозвались ни единым словом. По таким здешнего двора здешним поступкам, видится, неприлично мне здесь быть в характере, в каком я сюда прислан»[100].

В Стокгольме и Копенгагене рассчитывали на то, что смерть императора вызовет в России смуту. В обеих столицах от представителей своих стран при русском дворе получали информацию о наличии в правящей элите двух группировок, придерживавшихся несхожих взглядов на внешнеполитический курс России.

Резидент России в Швеции Михаил Петрович Бестужев-Рюмин доносил: «Двор сильно надеялся, что от такого внезапного случая в России произойдет великое замешательство и все дела ниспровергнутся, но когда узнали, что ваше величество вступили на престол и все окончилось тихо, то придворные стали ходить повеся нос; таким образом, этот случай открыл сердца многих людей. Намерение здешнего двора было в мутной воде рыбу ловить…»[101] Согласно донесению русского резидента в Копенгагене Алексея Петровича Бестужева-Рюмина, известие о кончине императора вызвало восторг: «…из первых при дворе яко генерально и все подлые опились было». Королева выразила свою радость выдачей тысячи ефимков для нищих и госпиталей, замаскировав ее выздоровлением супруга, здоровье которого пришло в норму задолго до смерти Петра Великого.