Добровинская галерея. Второй сезон - Александр Добровинский

Собственная Наташа, но значительно умнее, и вообще по имени Оксана, занесла папку с интимным Петра Сергеевича внутри.

Плохие новости поползли на меня как сель с горного пастбища яков: много камней вперемешку с фекалиями. Во-первых, он не заплатил еще за двадцать пять часов работы, а каким-то образом нагло собрался на тот свет без погашения долга. Во-вторых, банковский счет в Лондоне по-прежнему заблокирован, и теперь, в случае того, если Петр Сергеевич поднимется в небеса к тезке, мой процент поднимется туда же, а до победы над разблокировкой у англицких негодяев остался маленький шажок. В-третьих… Это, пожалуй, самое трудное.

Есть, оказывается, некая Нина. Мало того – она дважды почковалась по осени. Два года назад и еще пять лет назад. Осень минус девять равно декабрь-январь. И вроде зимы у нас были не такими холодными, чтобы так греться… Так вот, если что с Петром произойдет, надо звонить Нине, и Лондон тоже частично ей и ее детям. Но она об этом не знает, иначе «сама поможет за такие деньги прогуляться по Хованскому кладбищу…».

Конец цитаты. «От кутюр» отношений. Петро, наверное, на заседании в Думе такое задумал. Впрочем, надо бы, конечно, взглянуть на Нину тоже…

Я грустно перебирал страницы дела. Петю было искренне жаль. Себя тоже. Александр Добровинский и партнеры расчувствовались все вместе и в едином порыве. Вот так живешь, живешь… Все для людей… И на тебе! И ведь никто не оценит. Ни жена, ни какая-нибудь Нина. Ну, может быть, Оксана. Ну хорошо: еще на работе Кристина и Юля. Джессика, конечно, поскулит…

А любимая? Любимая прочтет завещание и скажет: «Ну какая скотина ваш папа! А где же ЭТО он от меня прятал?! Я во всем себе отказывала, понимаете. Ездила на вонючем “Рендж Ровере” вместо “Бентли”, когда у него был “Фантом”, в соболях позапрошлогодних ходила, как дура, отдала ему лучшие годы без Граффа! Ну хорошо, потом купил, но мог же и раньше! А нервов сколько на это ушло…»

Со злости (до чего женщины могут довести!), привстав в гневе, я решил немедленно порвать собственное завещание. И как раз в это время раздался звонок:

– Все совсем плохо… Он в реанимации. Состояние тяжелое. Врач сказал, что семья может приехать, но туда… пустят, только когда умрет.

«Приятный пацан этот врач…» – подумал я, но промолчал.

– А я могу вас кое о чем спросить? Это, естественно, останется между нами. Он оставил завещание? И что там обо мне? Вернее, что там мне? Ведь ближе меня у него в последнее время никого не было…

«Вот зараза! – подумал я. – То, что вы были близки, это точно. Ближе, я думаю, просто не бывает. Можно даже сказать, что “они с начальником были и бывали прямо вплотную” в тесноте, а теперь, получается, из-за этого же и в обиде. Вот как поворачиваются отношения. Но Петрарка-то еще не умер. Что же про завещание так, раньше времени…»

– Вы знаете, Наташа, я завещание не делал. Поэтому ничего сказать не могу. Да если бы и делал – связан профессиональной тайной. Секрет, так сказать. Понимаете… Если в завещании о вас что-то говорится, вы в свое время все сами узнаете. Ферштейн?

– Поняла… Значит, там для меня ничего нет… – с магической железной женской логикой произнесла генеральный секретарь-машинистка Наташа. – Все этой твари – жене. А ведь она его и довела до могилы. И ей все? А мне воспоминания, как ЭТО делать в полевых условиях без душа, но с душой?! Нет, так дело не пойдет…

Связь прервалась. И у меня с Наташей по телефону, и, похоже, у бедного Пети с той же девушкой тоже, но уже по другим причинам. Я почему-то почувствовал себя виноватым. Мужская солидарность, наверное…

Вообще, надо собраться с силами и позвонить Нине. Написано же им самим: «Если что случится (трагедия, катастрофа) – найти Нину».

Я же ей не звонил, когда наши проиграли на чемпионате мира. Вот это была трагедия. Я сам тогда чуть не умер. А по поводу реанимации придется звонить. Ничего не поделаешь. Обещал.

Нина отнеслась к моему сообщению довольно спокойно и только спросила про больницу. Голос на трагедию не тянул. Так… слегка на катастрофу.

Я закрыл папку и занялся своими делами. Нормальный рабочий день. Нормальная работа. Три развода. Два брачных контракта. Одно мошенничество в особо крупных, по предварительному сговору. Раздел имущества после двадцати лет брака. Неожиданное установление отцовства. И, наконец, злобные алименты.

В принципе, если бы я стал гинекологом, как хотела мама, список был бы приблизительно такой же, но с легким отклонением на место работы. Три фибромы. Две кисты. Сложные роды. Одна внематочная. Пара кесаревых. Пара абортов. Четыре предварительных консультации. В общем, нормальный рабочий день. А так то же самое, что и у адвоката. Может быть, только чуть глубже.

Почти в семь сорок раздался звонок.

Оксана: «Александр Андреевич! Вас Марина Николаевна из больницы. И для реанимации там довольно шумно».

Я (со вздохом): «Соединяй».

Марина Николаевна: «Добрый вечер, Александр Андреевич. Вам лучше приехать в больницу. Без вас тут никак».

Александр Андреевич (то есть я): «Все? Петр Сергеевич умер?»

Марина Николаевна (по-змеиному): «Умер? Смотря для кого…»

Александр Андреевич (удивленно): «Сейчас приеду».

Марина Николаевна (по-змеиному): «Да уж, а то еще несколько трупов появится…»

Я выписал покойному счет на три часа: час туда, час обратно, час там. Потом прибавил еще один, за телефонные разговоры, закрыл папку и поехал прощаться с телом в надежде застать еще кого-то в живых.

В больнице милая медсестра, провожая меня на второй этаж, зачем-то спросила:

– А вам тоже валидол принести, как им? Там все поперезнакомились, пока вас не было…

На всякий случай не отказав милашке с валидолом, я зашел в просторную комнату (очевидно, некую «ожидальню») и слегка опешил… Если не сказать – офигел.

В каждом углу комнаты сидела отдельная команда болельщиков. Дальний угол у окна занимала Наташа в позе Жанны д’Арк перед аутодафе. С Библией между крупных молочных желез и потекшей тушью на лице, в обрамлении белых кудрей, близкий ассистент выглядела так, что покойная народная артистка СССР Тарасова из великого МХАТа искусала бы от ревности к исполнительнице главной роли секретарши все губы и пальцы. Станиславского и Немировича-Данченко. Через всхлипывания и некие горловые бурканья прослеживалась идея рефрена: «Кто же тебе будет чесать спинку, мохнатик?»

Справа и тоже около окна сидела, занимая три стула, законная супруга. Вокруг Марины Николаевны находились, очевидно, сын с хорошенькой женой и сумкой Биркин. По крайней мере, сходство молодого человека с покойным было очевидным.

Как сложенные для папки листы, ЭМЭН дыроколила маленькими глазками всех присутствующих.

Слезинку из нее можно было выудить только слегка затупившейся электропилой «Дружба». И то…