Мирабо - Рене де Кастр

Это очень длинное письмо было слишком ловко написано, чтобы быть искренним. Как тонко отметил Бальи, которого с ним ознакомили, «если бы он обладал меньшим талантом убеждения, то легче бы убедил».

После смерти девочки наступление стало решительнее. Эмили де Мирабо, наконец, согласилась выступить в поддержку мужа. Тот ответил супруге письмом, которое может считаться шедевром лицемерия: «Я стану уважать вашу власть так же, как дорожил вашими услугами, как уважал сердце, которое мне их оказывает — сердце, в доброту которого я верил, поскольку посмел к ней воззвать. Обозначьте расстояние, на каком вы сочтете нужным держать меня от вас… Прощайте, сударыня, не могу выразить, как мне приятно, после стольких горестей, уважать вас, любить вас, быть вам обязанным, привязанным к вам, все еще быть вашим мужем».

Словно чтобы извиниться перед самим собой, Мирабо сообщил о содержании этого письма Софи, сделав это в шутливом тоне: «Я почти (почти — хорошо сказано) влюблен в свою жену и написал ей очаровательное письмо, под стать Анакреону. О, я очень нежен, когда захочу, поэтому легко лажу с женщинами».

Бедная Софи! Она по-прежнему любит его. Когда Мирабо написал ей в утешение, что у них будут еще дети, она ответила ему в порыве чувств: «Ах, как бы я этого хотела! Но кто знает, будет ли у нас еще это счастье? И потом, восполнят ли они эту потерю? Она столько нам стоила! Остальные родятся только в радости».

Мирабо уже знал, что больше ее не любит. Он это понял в тюрьме. Софи была права: честолюбие для него превыше любви. Чтобы преуспеть, все средства хороши. Сначала нужно выйти из тюрьмы, для этого придется пожертвовать Софи. Что ж! Он сделает это в нужное время. Возможно, придется возобновить супружескую жизнь с женой, которую он больше не любит и которая пред ним виновата — он и на это пойдет!

Заря свободы вернула ему вкус к жизни; он воскреснет из мертвых.

Именно в этот период он переписывался с Жюли Довер и пытался соблазнить женщин, живших в черте Венсенского замка.

Потребуется еще полгода, чтобы двери тюрьмы, наконец, открылись. Эмили согласна, господин де Мариньян больше не ставит препятствий, Рюффе отчитывают Софи, но теперь Друг людей тормозит события. Он требует, чтобы освобожденный сын оказался в его власти. Для этого он запросил новый тайный приказ, который позволил бы ему располагать сыном, как заблагорассудится. Старик хотел заменить королевскую тюрьму семейной, сделав сына своим пленником. Цель — принудить его к союзу против маркизы де Мирабо, ведшей борьбу за развод.

Свобода под надзором была незавидной, но Мирабо поступил умно, решив не упускать случай; он сам написал герцогу де Ниверне и графу де Морепа[19], чтобы вытребовать приказ короля, который поставил бы его «вне власти закона», отдав на волю ужасному отцу.

13 декабря 1780 года ворота Венсенского замка, наконец, раскрылись; как и во времена острова Ре, возле тюрьмы шурина поджидал господин дю Сайян, с ним был Дюпон де Немур. Взволнованный, не в силах произнести ни слова, Мирабо упал в объятия встречающих и отправился вместе с ними к Буше.

Жизнь его продолжалась, но в каких условиях? Мирабо всё еще был весь в долгах; он был недееспособен, заочно приговорен к смерти и в целом оставался узником своего отца. Зато он больше не сомневался в своем гении. В испытаниях он обрел зрелость, но, хотя ему еще не исполнилось тридцати двух лет, он заплатил за нее ценой своей молодости.

I

Начиналась новая жизнь: как и в день своего появления на свет, Оноре Габриэль в последнюю неделю 1780 года был «гол как сокол». Причем в самом буквальном смысле: за три с половиной года, проведенных в тюрьме, его одежда превратилась в лохмотья, так что нельзя было явиться в Париж, не приодевшись; в кошельке тоже было пусто, повседневная жизнь ставила неизбывные проблемы. Освобожденный узник даже не мог сыграть на доверии к своей известной фамилии: Друг людей, некогда замаскировавший графа де Мирабо под именем Пьер-Бюфьер, на сей раз позволил ему использовать в качестве фамилии второе имя: бывший узник Венсенского замка был теперь для всех «господином Оноре».

Несчастному господину Оноре негде было приклонить голову. Первую ночь на свободе он провел у полицейского Буше, после чего, в ожидании лучшего, напросился на несколько дней в Венсенский замок, к главному хирургу Фонтельо, за сорок пять су в день.

В этом прибежище он ждал, пока ему доставят приличную одежду. Скучал он здесь так же, как в тюрьме, а потому перевернул весь дом вверх дном, так что хозяин, претерпевший всяческие поношения, выставил его за дверь. Тогда господину Оноре пришла в голову мысль: а не поселиться ли ему у Жюли Довер, с которой он так мило переписывался? Почему бы ему не овладеть женщиной, которую он уже, вероятно, покорил своим умом? Однако господин Довер, отец Жюли, этому воспротивился, и Мирабо вернулся к Буше, которого называл своим добрым ангелом. Там он вновь принялся писать и, возможно, успешно ухаживать за хозяйкой дома — женщиной, жаждавшей светского обхождения, и талантливой художницей.

Потом, будучи по-прежнему без средств, он стащил часы у своей сестры дю Сайян и заложил их в ломбарде. Выручив таким нечестным образом немного денег, он предался веселью и одержал весьма легкую победу над госпожой де Вуалемен, потом над графиней де Бюсси-Дагонно, чей муж был узником короны. Эти шалости можно извинить сорокадвухмесячным заключением; Мирабо чувствовал себя помолодевшим с тех пор, как получил свободу; он даже утверждал, что вырос на несколько вершков в своей темнице.

«Твои письма становятся, к моему отчаянию, редки, — писала Софи, — я устала начинать каждое письмо с жалоб на твое молчание». Дюпон де Немур попытался успокоить бедную любовницу: «Если дела, срочные обязанности порой заставляют нас или писать короче, или помимо воли оставить письмо без ответа, пусть ваше благородное и чувствительное сердце не тревожится. Скажите себе, что наш друг делает все, что может и все, что должен, и никогда не бойтесь, что ваша власть над его душой ослабеет. Иначе вы оскорбите нас обоих. Я стану его порукой перед вами, каковой уже являюсь перед его родителями». Эти слова чересчур благодушны; о занятиях господина Оноре лучше было не рассказывать в подробностях.