Секрет индийского медиума - Юлия Нелидова

У хозяйки тоже каждый день справлялась, а то и по два раза, чтоб явственней запечатлеть собственное беспокойство в памяти молодой женщины, — не видели моего супруга? Та мотала головой, отсутствующе улыбаясь.

У фрау Греф другая забота ныне была — Ромэн совсем вскружил голову хозяйке, пройди мимо нее Иван Несторович, не заметила бы, все в облаках летала. Да и с тех пор, как он разбил свои склянки, из его комнаты даже шороха слышно не было.

На третий день отправились в Лангерфельд, задержались до самой ночи. Иноземцев стал удивляться столь долгому отсутствию Герши, потом задался вопросом, отчего Ульяна целыми днями из комнаты не выходит, совершенно не подозревая, что той весь день в гостинице нет. Она запирала дверь, перед этим предупредив его, что чувствует себя дурно и хочет спать.

Наутро четвертого дня Иноземцев никуда Ульяну не пустил, остался в ее комнате, заявив, что будет наблюдать, пока не выявит, откуда такая хандра, и даже — что было верхом проявления беспокойства! — перенеся визит в полицейский участок на вечер.

Пришлось сонного порошка в еду подсыпать. Доктор склонил голову на подушку, обнял жену и уснул.

Все! Больше времени на поиски тратить было нельзя — отправились в Эльберфельд. Ульяна, обходя каменные столы морга, подолгу стояла возле каждого из покойников мужского пола, никем к ее удаче не опознанных. Герши же совершенно не переносил запаха и вида мертвых, в конце концов не выдержал и стал пятиться назад, чтобы передохнуть хотя бы с минуту в передней. Едва он отвернулся, Ульяна сунула за пазуху одного из покойников фальшивый паспорт Иноземцева и воскликнула:

— О господи! Это он, он! Как изменила его смерть…

Тотчас подбежали санитары. Она велела еще раз обыскать одежду супруга. Увы, покойник был совсем не похож на Ивана Несторовича, разве что только мужчина, худощав и найден вчера замерзшим в лесу. Теперь встала другая задача — не дать никому из тех, кто Иноземцева знал лично, увидеть труп. А найденный паспорт послужил бы веской причиной не разглядывать лишний раз черты лица покойного, но поверить его документам.

В полицейском участке были под вечер. Ульяна молила Бога, чтобы не явился живой Иван Несторович, чтобы продолжал почивать и желательно проспал бы до завтрашнего утра. Новость о пропаже и смерти русского доктора начальник полиции воспринял с легкой усмешкой, не скрывая довольства тем, что такой навязчивый субъект не будет более досаждать и портить отношения с коммерсантом герром Беккером. Он даже отправиться в морг не пожелал. Ульяна приготовилась лить слезы и играть безутешную вдову, но весь ее природный дар артистки, приведенный в боевую готовность, разбился вдребезги о безобразное бездушие немецкого офицера. Уж и к месту кое было, на руку, но Ульяна ощутила острый укол негодования. Иван Несторович не заслужил такого презрительного к себе отношения, будь он тысячу раз глупец, нелюдим и чванлив, как старый дворецкий на пенсии!

— Не земной, так божий суд настиг, — вздохнул полицмейстер, возведя глаза к потолку, а потом серьезно добавил: — Забирайте вашего русского друга, герр Герши, везите в русское консульство. Пусть с ним его соотечественники разбираются. Мне же от вас только документ о его смерти требуется, чтобы в суд отправить. Желаю приятного времяпрепровождения и даю неделю, потом весть о его пропаже и побеге придется придать огласке, а дело представить в вышестоящие органы. Только лишь чтобы не доставлять лишних хлопот его супруге, я иду вам навстречу.

Последние слова Ульяна Герши, разумеется, не перевела. Безутешный адвокат, обливаясь слезами, сел в сани, на полу у его ног распростерся бедный доктор, завернутый в саван, и оба отправились в Бонн.

А Ульяна поспешила на улицу Фишерталь, подоспела к рассвету, забралась в постель, нырнула под руку сладко посапывающего Иноземцева, пригладила его волосы и вздохнула. Как странно смотреть на него живого, когда четверть часа назад он был завернут в белый саван, Герши рыдал над ним, величая бедным да разнесчастным месье Иноземцевым. До того это зрелище было трогательным. Ох, что-то сердечко не спокойно, как бы тоски-печали да отчаянию к нему не допустить уж слишком близко, как бы раньше времени в слезы не бросило? Совсем расквасилась Ульяна Владимировна, совсем мямлей да размазней сделалась. А все это Ивана Несторовича влияние.

— Ух, погоди у меня, — зевнув, пригрозила девушка и с мыслями о том, что не мешало бы встряхнуть чувства доктора как-нибудь опосля, уснула.

Глаза продрали оба только к обеду. Ульяна встрепенулась, вскочила, вспомнив, что пока Герши хлопочет о посмертных документах доктора, самого доктора ведь нужно всеми правдами и неправдами из города выманить. Куда угодно, хоть в Америку!

Но как это сделать, Ульяна опять затруднялась придумать. Сидела на постели, испуганно глядя на сонного Иноземцева, кусала ноготок и лихорадочно соображала. Тот, видимо, не понял, что проспал сутки, — Ульяна всыпала ему в чай двойную дозу снотворного, чтоб уж наверняка. Заснул — был полдень, проснулся — полдень. Поднялся и преспокойно засобирался в полицейский участок.

— После сходишь, — стала уговаривать Ульяна. — Совсем голова кругом от твоих постоянных походов к этому напыщенному усатому индюку в каске. Зачем ты перед ним унижения терпишь?

— Велено, вот и хожу, — вздохнул Иван Несторович.

— Совсем меня измучил, — закрыв руками лицо, тихо заплакала.

И едва ли не настоящими слезами отчаяния разразилась, ведь делать что-то надо…

Иноземцев присел рядом, снова целомудренно коснувшись щекой виска жены, и так взглянул жалостливо, словно прощения просил.

— Идем к реке, — прошептала она. — Воздуха здесь нет.

За железнодорожными путями распростерся живописный лес, весь в снегу, журчала река, спускаясь с порогов, а чуть поодаль, аккурат за стенами всяческих фабрик, стояла заброшенная лесничья хижина: та, в которую Ульяна и Ромэн часто приходили, чтобы не вызвать подозрений и не попасться на глаза кому-нибудь из соседей, когда какой план обдумывали. Хижина была старенькой, ветхой, с очагом, который давно никто не зажигал, с охапкой прогнившей соломы и вязанкой хвороста, кем-то оставленной, казалось, тоже очень давно.

Ульяна шагала по снегу и вела супруга, с собой зачем-то прихватив склянку мышьяка — постращает благоверного, пригрозит, что жизни себя лишит, коль тот упрямиться не перестанет. А ежели у нее не выйдет отговорить Иноземцева из города бежать, то хоть яда выпьет — не снесет неудач ее избалованное самолюбие. Уж какой-никакой, но выход. Драматичный! Полный зал, занавес спущен давно, тишина, ибо никто не смеет нарушить картину совершенства игры, и вдруг — всплеск оваций… И она — такая красивая, неземная и мертвая! Иноземцев будет славно горевать, безутешно…

В конце концов, пока Ульяна шла, напредставляла себе все так живо — как яд глотает, как падает живописно на руки доктора, что охватило ее сердце столь непреодолимое чувство отчаяния, не только в слезы бросило, но впервые за двадцать лет с жизнью захотелось расстаться. Ну хотя бы на короткое время. Ну, чтобы и зал и овации, а потом опять жизнь ключом забила.