Рождение волшебницы. Книга 2. Жертва - Валентин Маслюков

— Всплывет ниже по течению, — сказала Золотинка.

Не поворачивая головы, Рукосил настороженно покосился на девушку. Он молчал.

— Из пяти выстрелов, — сказала Золотинка. — Вес и размеры добычи не учитываются. Только количество. Проигравший становится на колени и все, как условленно.

Не дожидаясь, имеет ли что сказать Рукосил, она приладила стрелу. С лица ее сошло всякое иное выражение, кроме предельной сосредоточенности, глаза сузились, губы сложились жесткой складкой. Шурх! — внезапно стрела пронзила воду и тотчас, как сломленная, забилась тень. Золотинка не сознавала, не помнила себя, вся была со стрелой, без колебаний нацеленной… И с рыбой, которая повелительным окриком Золотинки сама бросалась под выстрел.

То, что делала Золотинка походило больше на бойню. Раз за разом сражала она покорно идущие на погибель тени — без промаха… Опомнилась, когда расслышала, что за спиной ее хором говорят: восемь!

В глазах соперника Золотинка увидела, какие восемь, что за восемь. Восемь безжалостных поражений подряд. Всё! Она отдала лук, высвободила края платья из-за пояса и спустила подол.

Рукосил мешкал, словно не зная, за что приняться.

— Постойте, сударь! — Амадео пробирался в толпе придворных. — Вы когда-нибудь стреляли по воде?

— Никогда. — Рукосил с готовностью остановился.

— Нельзя метить в рыбу, вы никогда не попадете.

— Вот как?

— Рыба как бы в другом месте, не там, где есть. Она ближе, чем кажется, нужно метить в пустоту. Впрочем, давайте я покажу.

Амадео принял лук и снова принялся толковать, но, похоже, он и сам представлял себе дело лишь в общем виде. Предположение подтвердилось: Рукосилов доброхот пустил стрелу и самым прискорбным образом покраснел. Чтобы попасть, мало было знать, надо было еще и уметь, каждый случай требовал особого расчета, который Золотинка проделывала почти не задумываясь, а для неопытного стрелка это была задача большей частью неразрешимая. И уж конечно, Золотинка не собиралась объяснять двусмысленное поведение рыб, которые покорно замирали под выстрелом.

— Ну вот так вот, примерно, попробуйте! — неловко закончил Амадео, возвращая лук.

По бледному лицу Рукосила, Золотинка увидела, что волшебник никогда не занимался такими пустяками, как приручение рыбьей воли. Не бог знает какая сложная штука, но и она требует навыка!

Все же Рукосил еще не верил, что ни разу не попадет. Обманчивая близость цели, соблазн случайной удачи не оставляли его. И, может быть, если бы Рукосил, не мошенничая, садил свои стрелы вовсе не целя, наугад, то случай оказался бы к нему милосерден. А он же все метил, метил и с бранным вскриком всаживал стрелу в бесплодное колыханье вод. Казалось бы, после того, как Амадео растолковал все сложности упражнения, не было особого позора в том, чтобы промазать, — до помрачения доводила Рукосила раз за разом ускользающая удача. Когда счет промахов перевалил за пять, придворные благоразумно умолкли. Охваченный бессмысленной злостью, Рукосил продолжал стрелять, и страшно было посмотреть на его искаженное лицо.

Потеряв всякую осторожность, он грубо заворачивал в воде стрелы, всегда опаздывая за ускользающей целью — этого нельзя было уже не замечать. И однако никто не видел. Толпа слепо смотрела, не замечая главного! Смотрела и не видела!

А Рукосил стрелял, не зная куда — вот была бесившая его до белого каления ловушка!

Но это не могло продолжаться вечно. Должен был Рукосил когда-нибудь остановиться и встретить испуганные взгляды придворных. Последний раз он натянул лук — не до конца, и так застыл, позабыв себя. Золотинка отошла прочь: неловко было и находиться рядом.

— Кто победил? Так, значит, кто победил? — вопрошала Нута. Она смешалась с толпой и носила венец в руках, не зная, куда его пристроить.

Золотинка потупилась. Скривив губы и наклонив голову, со смиренно-задумчивым выражением выставила она из-под подола кончик узкой туфельки и чертила проконопаченный ровной линией шов палубы. Конечно, смирение Золотинки выглядело несколько неестественным. Без сомнения неестественным. Но что же ей оставалось делать, если, поднимая глаза, она неизбежно попадала на Юлия, который тоже терялся.

— Ты победительница что ли? — нашла ее Нута.

— Я, — призналась Золотинка.

— На, — сказала Нута, сунула ей венец и удалилась во внутренние помещения, чтобы поплакать.

Венец оказался легким проволочным обручем, увитым тонкими листочками раскатанного золота; там и здесь проглядывали скромные полевые цветочки из голубого сапфира. Золотинка одела венец, который чудно обнял ее рассыпавшиеся волосы… и конечно же, чтобы проверить это предположение, ей пришлось бросить беглый, скользящий взгляд на Юлия.

Без улыбки подходил Рукосил, бледный и белый весь с головы до ног, кроме темных кудрей, усов и бороды. Конюшего сопровождало движение возбужденной толпы.

— Где мне стать на колени? — сказал он горловым голосом — заглатывая плохо прожеванные слова и звуки. Всеми своими ухватками выказывал он готовность исполнить долг до конца, в чем бы этот долг ни состоял и как бы ни пытались его тут отговаривать от излишней щепетильности в вопросах чести.

Но Рукосил заблуждался. Никто и не думал его отговаривать. И Золотинка менее всего.

— Здесь, — коротко молвила она, указывая себе под ноги. Зыркнула и вернулась к проконопаченным швам палубы.

— Хорошо! — сказал он одним взлетающим звуком: эшо-о! — Принцесса! Среди солнца и луны… — Опять оказалась у него во рту пригоршня обсосанных скользких слов, не очень-то удобно было перекатывать языком эту скользкую кашу. Рукосил остановился, чтобы вернуть себе голос — звучный и членораздельный. — Принцесса! Среди солнца и луны появилась на небосводе ослепительной яркости комета. Солнце и луна — это княжич Юлий и принцесса Нута… Что же касается кометы… то следует отметить, что слово коми, лежащее в основе нашего комета, мессалонского происхождения и значит волосы. Я бы сказал: мессалонская звезда с распущенными волосами. Она явилась на дневном небе, соперничая блеском с более известными светилами.

Одобрительные возгласы и рукоплескания служили наградой удачному обороту витии. Но даже с такой поддержкой конюший не без труда пробирался среди высокопарных образов, отчего у слушателей возникало временами беспокойство: сумеет ли вития благополучно добраться до конца?

— Возвращаюсь вспять к вопросам языка. Наши чистосердечные, не испорченные нравом предки не одобряли иностранных речений. Они не говорили комета, говорили звезда хвостатая, — продолжал Рукосил. — Позвольте и мне употребить исконное слованское выражение. Сорвавшись с небосклона, хвостатая звезда чертит крутую дугу вверх, озаряя суеверные души опасениями и надеждами. Вот она чертит свой путь все вверх и вверх, вверх она падает! Потому что солнца и луна всегда остаются, а звезда хвостатая падает, даже когда летит вверх. Скоро она растворится в ночи. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать.