Бунт Дениса Бушуева - Сергей Максимов

– Это ваше дело-с… Меня сейчас занимают другие проблемы-с. Как вы насчет книги Поморцева М. М. «Некоторые занимательные физические опыты»? Не читали?

– Нет… – рассеянно ответил Дмитрий и подумал: «Да что он, в самом деле, идиот или прикидывается?»

– Жаль, что вы незнакомы с этой удивительной книгой. Там есть потрясающие вещи. Почтенный автор… Должен вам заметить, что я сооружаю в настоящий момент мороженицу, и нахожу в книге Поморцева ценнейшие указания, которые, впрочем, практического значения не имеют-с…

Гриша замолчал и долго и внимательно рассматривал Дмитрия. Вздохнув, тихо сказал:

– Странным и необыкновенным образом похожи вы на Ольгу Николаевну Синозерскую-с…

Дмитрий вскочил и, качнувшись, схватил Гришу за грудь, прямо за зеленую тужурочку. Хрипло выдавил:

– Убью…

И еще тише повторил:

– Убью…

I

С утра над Отважным плыли серенькие, уродливые тучки. К полудню поднялся сильный низовой ветер, разогнал тучи, зашумел на «горе» могучими березами и тополями, пригнул к земле прибрежные тальники. Жаркое солнце неподвижно повисло над землей, накаливая железные крыши домов.

Ананий Северьяныч разбудил Гришу Банного еще затемно: работы было по горло. До полудня работали в саду и в огороде, после полудня принялись под навесом сарая красить старые бакена и фонари к ним. Бакенов было четыре, еще накануне Ананий Северьяныч соскоблил с них старую краску, и теперь, выстроенные в ряд, они напоминали огромные серые сахарные головы. Два из них предстояло покрасить в красный цвет, а другие два – в белый.

– Ты, Гришенька, мажь красным, а я буду белым, – распорядился старик, подавая Грише Банному ведерко с краской.

– Пожалуй-с… – согласился Гриша. – Хотя, по совести говоря, красный цвет весьма скверно действует на мой слабый организм…

Гриша Банный находился в необыкновеннном волнении и в очень затруднительном положении: ему совершенно необходимо было сходить в село и постараться увидеть жилицу старушки Алёны Симоновны Широковой, но он никак не мог выбрать времени. Уже два раза он намекал Ананию Северьянычу на то, что у него есть кой-какие дела в селе и что на это надо всего полчаса. Но старик уперся и ни в какую не хотел отпустить Гришу даже на полчаса, ссылаясь на то, что работы «пропасть».

– А ты побыстрее, побыстрее крась-то… – подгонял он нерадивого помощника. – Водишь кистью-то, словно баба волосы расчесывает.

– Кисть скверная, Ананий Северьяныч… – оправдывался Гриша, уныло шаркая кистью по железному конусу бакена.

После покраски бакенов Гриша опять попробовал было улизнуть, но старик задумал покрасить заодно и веху, что стояла возле часовни.

Веха представляла из себя высокий, метров до шести, столб, врытый в землю. На верху его на ночь зажигался фонарь, он служил ориентиром для пароходов. Каждый вечер Ананий Северьяныч взби рался по деревянным коротким брусьям, прибитым к столбу через каждые пол-аршина, и зажигал фонарь, а утром тушил его. Краска на столбе пообветшала, и ее надо было подновить. Ананий Северьяныч предложил Грише покрасить вершину столба, а себе оставлял нижнюю часть его.

– Ты, Гришенька, сам как жердь, и руки у тебя длинные. Полезай, милый, наверх… – лисой подъезжал Ананий Северьяныч.

– Что-с? – перепугался Гриша. – Должен вам заметить, дорогой Ананий Северьяныч, что я за всю мою жизнь не поднимался над землей выше, чем на аршин-с… Уже два аршина высоты вызывают у меня чудовищное сердцебиение и даже тошноту-с.

– Пустое! – отмахнулся Ананий Северьяныч. – Полезай, полезай, не бойся… Там ветерочек, прохладно…

Но Гриша наотрез отказался лезть на вершину столба. Старик и уговаривал, и угрожал – ничего не помогло. Плюнув и крепко выругавшись, Ананий Северьяныч сам полез наверх.

Когда кончили красить столб, было уже около пяти часов вечера. Гриша полагал, что на этом рабочий день и окончится. Но не тут-то было: Ананий Северьяныч задумал жечь сучья в саду, так что Гриша освободился лишь к восьми часам вечера. В девятом часу, когда солнце уже садилось и длинные тени легли от домов и деревьев, Гриша Банный прохаживался по Отважному и как бы между прочим заглянул к Широковым. Старуха Широкова кормила на крыльце цыплят.

– Здравствуйте, Алёна Симоновна…

– Здравствуй, здравствуй… – угрюмо ответила неприветливая бабка. – Что здесь потерял?

– Ничего… Можно даже сказать – совершенно ничего. Очень мне ваши цыплята нравятся. Великолепные цыплята. Не цыплята, доложу я вам, а настоящий оптический обман-с…

– Какие уж есть… – буркнула старуха.

Слово за слово, разговорились. Выяснилось, между прочим, что Ольги дома нет, еще днем она куда-то ушла и до сих пор не вернулась. Рассказав старухе веселенькую историю из жизни зулусов, Гриша удалился.

Он тихо шел по пыльной дороге и скорбел о том, что с утра не мог выбраться в село. Оставалась еще надежда встретить Ольгу вечером.

Посвистывая, Гриша опустился на берег и вдруг, сделав страшный козлиный прыжок, исчез в лопухах неподалеку от Колосовской бани.

II

С утра Денис Бушуев сел за работу. Из окна его комнаты была видна Волга. Жарко пекло солнце, но дул свежий низовый ветер, по реке ходили огромные «беляки». Погода Бушуеву нравилась, самая удобная, чтобы прокатиться на парусной шлюпке. После обеда они с Ольгой условились встретиться.

Просмотрев почту и ответив на письма, в том числе и на письмо Николая Ивановича Белецкого, с которым Бушуев поддерживал все время оживленную переписку, Бушуев принялся за «Ивана Грозного». За последнее время он сильно продвинул поэму. Образ Грозного давно интересовал Дениса. Работая над поэмой, он все больше и больше приходил к выводу, что абсолютная неограниченная власть одного человека над миллионами есть самый страшный, самый опасный вид власти. Кровь, тюрьмы, ямы, пытки, доносы – все это было следствием сосредоточения власти в руках Грозного. Общие же фразы о том, что Грозный, несмотря на ужас и смерть, которые он сеял по стране, все-таки великий человек, «великий собиратель России», представлялись ему нелепыми и несправедливыми. Он принимал и понимал лишь одно: никакие великие дела нельзя творить через кровь человека. Это противоречило многому из того, что официально, как советский писатель, он должен был принять «на вооружение». Канонизировавшийся взгляд на Грозного, установившийся в советской истории и критике, мешал ему, и он ясно отдавал себе отчет в том, что где-то ломает этот канон и ищет лазейки.

В большой поэме предполагалось шесть глав: «В Слободе-Неволе», «В светлице», «На дороге», «Красная смерть», «Во дворце», «Перед царским столом». Первые четыре были написаны, и сделаны вчерне наброски к двум последним. Но вдруг Денис выкинул первую главу и написал ее заново. Из желания быть максимально объективным, а также из того соображения, что при случае легче будет защищаться ссылкой на высказывания самого Грозного, он многое из высказанного Грозным переложил на стихи.