Счастье на бис - Юлия Александровна Волкодав

class="p1">– Вот есть наш сосед Коля. С которым ты общаешься раз в неделю, и всего общения – поздороваться, когда он мимо нашего забора проезжает. Можно сказать, ты и не знаешь его толком.

Он делает паузу, но Сашка молчит. Ждет продолжения, затаив дыхание. Потому что уже поняла, куда он придет, к каким выводам.

– Но ты бросаешься к нему, как к родному, помощь оказывать. И тебя не смущает, что он целый день катался по жаре в машине без кондиционера. И пахнет от него, мягко говоря, не французским одеколоном. И раздевала ты его без капли смущения.

Сашка тяжело вздыхает.

– Всеволод Алексеевич, я доктор. Я Гиппократу давала…

– Что?!

– Простите, шутка у нас такая была в меде. Клятву я ему давала. И по законам нашей страны врач не может не оказать помощь. Даже если он не на работе. За это уголовная ответственность предусмотрена, между прочим.

– Саша, ты кому зубы заговариваешь?

Действительно, кому…

– Ты от меня шарахаешься, как от чумного. Меня давно это удивляло, как-то не сочетается с твоей профессией. Ну мало ли, думаю. Но что я сегодня вижу? То есть грязный, потный, вонючий дядька, которого ты едва знаешь, у тебя никакого смущения не вызывает. А приближаясь ко мне, ты краснеешь, бледнеешь и держишь дистанцию, будто я бомж из подворотни, которого сейчас вырвет на твой халат вчерашним самогоном.

Ему бы книжки писать художественные. Но, кроме шуток, Сашка слышит в его тоне самую настоящую обиду. И ревность. Доигрались. Никогда еще Штирлиц не был так близко к провалу. И придется ведь объясняться. Никуда не денешься.

Сашка встает. Снова накидывает халат. Подходит к его кровати и садится на край. У него горит ночник, да и луна в окно заглядывает. И Сашка видит, что он не шутит и не играет. Он на полном серьезе расстроен. И обижен. И это единственная причина, по которой она скажет то, что собирается.

– Всеволод Алексеевич…

– Ну я всё еще.

Сашка берет его за руку, скорбно лежащую поверх тонкого одеяла. Без всякого повода берет, без медицинских целей и ста предупреждений, как обычно.

– Всеволод Алексеевич, что вы себе придумали? Какой бомж с перегаром? Вам не приходило в голову, что все с точностью до наоборот.

Она снова вздыхает. Черт, патетическая риторика – это его сильная сторона, а не ее.

– То есть я должен не мыться неделю и перестать с тобой разговаривать?!

– Ну хотя бы перестать ерничать! Всеволод Алексеевич, просто есть вы и есть все остальные люди на этом свете. Мужчины, женщины, взрослые, молодые, старые. Все остальные – просто пациенты. А вы… не просто…

– Поэтому ты меня боишься?!

– Да не вас я боюсь! Я себя боюсь!!! Потому что нельзя… Ну вот она это и сказала. Господи, сделай так, чтобы дальше он все понял сам, ну пожалуйста. Он же догадливый. В сфере межчеловеческих отношений просто гуру, она уже не раз убеждалась, как легко и просто он разбирается в самых запутанных ситуациях, раскладывает все по полочкам. Опыт плюс эмпатия.

Но он молчит. А потом вдруг сжимает ее руку.

– Вот ты дурочка… Кто ж тебе сказал, что нельзя? Все «нельзя» только в твоей голове. Ну и чего ты опять ревешь? Саш, ну серьезно. Хорошо хоть у нас дом, а не квартира. Соседи решили бы, что я тебя избиваю. Старый извращенец каждый вечер доводит девчонку до рыданий.

– Не каждый…

– Ну через один. Вставай давай.

Он хочет вылезти из кровати, и Сашка ему мешает. Она поднимается.

– Вы куда?

– Я на кухню, чай заваривать. А ты иди умойся. И приходи. Спать сегодня нам уже не светит.

Когда Сашка возвращается на кухню, он уже сидит за столом. В двух дымящихся чашках ароматный, пахнущий мятой и мелиссой чай. Его фирменный рецепт. Всеволод Алексеевич редко подходит к плите, но травяной чай умеет заваривать просто божественный. Травы сам выращивает и собирает. На зиму сушит, летом свежие использует. Кому расскажи, не поверят. Он и крапиву перетертую трескает, ложками. Она хорошо снижает сахар, но Сашка подозревает, что ему просто нравится.

Обычно прозрачно-голубые, сейчас его глаза почти синие. То ли от темного халата, струящегося мягкими складками. То ли от того, что часы показывают половину третьего ночи. Но смотрит внимательно и… ласково? Непривычно как-то смотрит.

– Садись, – кивает на стул. – Будем разговоры разговаривать.

* * *

Сашка так вымотана эмоционально, что ей даже не страшно. Хотя говорить они будут на ту тему, которой она всегда тщательно избегала. Даже в своих собственных мыслях. Но у Всеволода Алексеевича совсем другие планы. Он невозмутимо дует на чай, разламывает в руках баранку – зубами опасается, они уже не свои. Впрочем, Сашке в два раза меньше лет, а у нее не своих тоже процентов шестьдесят, не повезло с генетикой.

– Знаешь, я всегда боялся поклонников, – неожиданно говорит он. – Летать не боялся, хотя самолеты периодически падают, а артисты проводят в воздухе времени больше, чем пилоты. В горячих точках выступать не боялся. Считал, что это часть профессии. И если судьба, то от нее не убежишь. В девяностые с бандитами дружить не боялся. Ну как дружить… Пел для них чуть ли не в бане. Времена такие были, артисты выживали как могли.

– Ну, с бандитами дружить скорее полезно, чем опасно, – замечает Сашка.

– Не скажи. Бандиты могут между собой конфликтовать, а ты попадешь под раздачу. Всякое случалось. Но я ко всему относился философски. А вот поклонников боялся.

Сашка кивает. Она-то в курсе. Ее больше причина интересует. И Всеволод Алексеевич продолжает.

– Потому что они непредсказуемые.

– А самолеты предсказуемо падают, что ли? В горячих точках враги тоже предупреждают перед тем, как обстрел начать?

– Ты хотя бы понимаешь, с чем сталкиваешься, чего ждать. А поклонники, фанаты – они же иррациональны. Мне их поведение, их психология абсолютно не понятны… были.

Сашка поднимает бровь. Ага, а теперь он всё понял. Просто пожив рядом с ней, большей частью молчащей о своем прошлом, он всё понял. Его самоуверенность порой поражает.

– Первый раз я столкнулся с неадекватностью почитательниц в начале семидесятых. Когда уже конкурс в Сопоте прошел, когда телевизионные эфиры начались. Пока на радио работал, фанаток не было. Или они меня просто не узнавали в лицо. А после конкурса с трансляцией на весь Союз началось. Выхожу утром из дома, помятый, не выспавшийся, какая-то ранняя запись планировалась, а жил я тогда в Марьиной Роще, пока доберешься. Уже «предвкушал» утомительную дорогу в переполненном потными согражданами автобусе.