Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия - Григорий Явлинский

Наконец, в-третьих, это некая общая гуманизация развитой части мира (которую иногда называют его слабостью, «мягкотелостью», утратой пассионарности и т.д.), то есть такое состояние общества, при котором жизнь и относительный достаток большей части членов собственного общества (которые, к тому же, являются избирателями, чей настрой приходится учитывать и в политике) становится большей ценностью, нежели идеи глобального переустройства, приведения других частей мира в соответствие с собственными представлениями о желаемом устройстве общества и тому подобные надличностные и наднациональные задачи и цели. Это, кстати, объясняет и тот факт, что страны, считающие себя политическими лидерами западного мира, облеченными миссией «распространения демократии» по всему миру, на самом деле не готовы тратить на это сколько-нибудь существенные финансовые и иные ресурсы. Их широко рекламируемая поддержка «борьбы за свободу» даже в тех автократиях, где перспектива институциональной трансформации выглядит вполне реалистичной, как правило, ограничивается словесными эскападами и весьма скромными пожертвованиями тем, кто обозначает себя как оппозиция авторитарной власти и «друзья Запада». Использование же для этих целей дорогостоящих военных кампаний, подобных операциям США, было, как правило, ситуационным, обусловленным внутриполитическими соображениями и со «стратегией продвижения демократий» имеет мало связи; тем более, как это хорошо известно, возникающие в таких условиях новые режимы редко бывают намного лучше старых.

В результате современные авторитарные режимы, если и теряют власть над обществом, то, как правило, не в результате внешнего воздействия или своей международной неконкурентоспособности, а под действием внутренних причин, главным образом в результате неспособности обеспечить управляемость экономических, политических и социальных процессов на «подведомственных» им территориях. А это, в свою очередь, может иметь место как в случае неблагоприятного стечения обстоятельств, либо, что чаще, из-за ошибок или неадекватных решений правящей команды или единоличного лидера, которые при отсутствии механизмов самокоррекции системы заводят ее в тупик, когда она оказывается неспособна ответить на стоящие перед ней вызовы.

Тем не менее, определенные закономерности эволюции политических систем, видимо, все же имеются, и это должно быть применимо и к периферийно-авторитарной системе, сформировавшейся, как я пытался ранее показать, в современной постсоветской России. При всех вышеозначенных оговорках и факторах неопределенности вектор наиболее вероятных изменений в системе задан как ее внутренней логикой, так и внешней средой. Поскольку и то и другое является величиной достаточно предсказуемой, наиболее вероятные сценарии дальнейшего развития событий можно предсказать и описать.

Задача определения и описания наиболее вероятных сценариев на будущее облегчается тем, что в последние два года обозначились тенденции, которые ранее (в предшествующие десять – пятнадцать лет) присутствовали в латентном или зачаточном состоянии.

Это тенденции, в отношении которых ранее не было ясно, насколько быстрым и интенсивным может быть их развитие и насколько далеко они могут зайти. Полной ясности в этом вопросе нет и сейчас, но, во всяком случае, эти тенденции проявились гораздо более четко, и вероятность того, что обозначившийся вектор движения сменится на противоположный, снизилась в разы.

Что я имею в виду? Главным образом, совокупность явлений и тенденций, в полный рост представших перед нашим обществом после завершения обратной рокировки так называемого «тандема» и начала третьего официального президентского срока единоличного главы правящей в России группы. Эту совокупность можно условно назвать «новым курсом», хотя, на самом деле, ничего принципиально нового в нем нет, есть лишь ускоренное и все менее ограничиваемое развитие процессов, которые уже присутствовали и в политической системе, и в общественном сознании страны «периферийного капитализма».

Если обозначить их коротко, то это, во-первых, усиление идеологической и политической конфронтации с центром мирового капитализма; демонстративный отказ играть свою игру в мировой политике по предлагаемым этим центром правилам. Во-вторых, это стремление выработать собственную официальную идеологию и реально сделать ее государственной, то есть насаждаемой и охраняемой всей мощью государственных ресурсов и возможностей. В-третьих, это тенденция к зажиму не только любой организованной альтернативы правящей группы, но к максимальному ограничению любой оппозиции, в том числе интеллектуальной, не имеющей у себя никаких реальных ресурсов, чтобы представлять собой сколько-нибудь значимую угрозу для власти.

Нетрудно заметить, что все названные тенденции тесно увязаны между собой, так что каждая из них логично сочетается с остальными и, в какой-то мере, усиливает каждую из них. В результате формируется довольно мощный тренд, заставляющий систему в целом дрейфовать в сторону тоталитарной, хотя и в не столь вызывающей форме, как наиболее известные системы подобного рода образца середины ХХ века.

Во всяком случае, такие черты тоталитарных систем, как закрепляемое и охраняемое государством господство одной системы взглядов в общественной сфере; изображение любых альтернативных взглядов как антигосударственных и антинародных; сознательная изоляция общества

от любых внешних влияний, трактуемых как антинациональные, враждебные и ослабляющие страну и общество («национал-предательство»); «мобилизационная» обработка общественного сознания перед лицом реальных и мифических угроз; принципиальная неоспоримость решений верховной власти, рассматриваемой в качестве высшего авторитета, – все это присутствует в той модели общественно-политического устройства, движение к которой четко обозначилось в последние несколько лет.

Рассмотрим все эти тенденции чуть более подробно.

Первое, что было отмечено выше в качестве элемента «нового курса», – это линия на бескомпромиссное (по крайней мере внешне) неприятие правил мировой международной политики, устанавливаемых державами, входящими в «ядро» глобального капитализма – США и крупными европейскими державами, определяющими политику Европейского Союза.

Понятно, что этот элемент не является чем-то абсолютно новым, тем более – неожиданным. Критика правил, устанавливаемых Западом, была важной составляющей внешней и внутренней политики постсоветской России на протяжении, как минимум, последних полутора десятилетий. Достаточно вспомнить такие эпизоды недавней истории международных отношений, как кризис в бывшей Югославии и вмешательство в него ЕС и НАТО; война стран НАТО против режима Саддама Хусейна и последующая оккупация Ирака; напряженные споры вокруг развертывания американских систем ПРО, расширение НАТО путем включения в него Восточной Европы, российско-грузинский конфликт 2008 г., вылившийся в масштабные боевые действия, и многое другое. Каждое из названных событий порождало острые разногласия между Россией и ведущими западными державами, которые не только сужали поле для возможного конструктивного взаимодействия, но и активно использовались всеми сторонами в процессе формирования внутреннего общественного мнения. Каждое обострение разногласий закрепляло убеждение сторон в том, что консенсуса по поводу правил действий в конфликтных ситуациях нет и быть не может, так что какие-либо дипломатические усилия по сближению или хотя бы согласованию позиций могут иметь лишь ограниченный и временный эффект.