Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Карина Демина

Что делать?

Ничего.

Выставить этого нахала… пусть убирается… и так убирается, чтобы никогда не вернуться в Эржбетину жизнь.

— Панночка Эржбета! — Наглый баронет во втором колене сам собою убираться не спешил. Он стучал в дверь, вежливо так, с уважением к чужому имуществу.

— Уходите!

— Панночка Эржбета! Ежели вы злитесь на меня за вчерашнее, то я премного прошу меня извинить. Мне не следовало вмешиваться… я… я просто хотел помочь.

О да, сначала помочь захочет, а после вовсе машинку любимую отберет, запрет Эржбету в семейном замке, заставит рожать…

Она запахнула халат, а дверь распахнула. Окинула наглого баронета взглядом, от которого тот вовсе смешался.

— Я… — Он сглотнул. — Вы… вы ведь никогда волкодлаков не встречали?

— Можно подумать, вы встречали!

Нет, сам собою новоявленный жених был очень даже симпатичен. Конечно, баронета нельзя было назвать красавцем, но имелось во внешности его нечто такое, притягательное.

А костюм вот нелепый. Пиджак этот, непомерно в плечах широкий, а в талии зауженный… и рубашка ядреного зеленого колеру… из петлицы розочка тряпичная торчит.

— Встречал, — тихо ответил он, и краснота спала. — Они… твари… хельмовы твари, панночка Эржбета. И любовь их на человеческую мало похожа…

Эржбета фыркнула. В нечеловеческой любви она толк знала, более того, на ней и имя себе сделала.

А хорошее название для авторской серии, о которой издатель намекал… Эржбета так и представила себе обложки в мрачных сине-черных тонах, а буквы — серебряные, точнее, посеребренные.

«Нечеловеческая любовь».

Мысль стоила того, чтобы ее записать. Вот только сперва следовало отделаться от жениха.

— Панночка Эржбета. — Он двери прикрыл, но в комнаты не прошел, остановился на пороге, озираясь. И во взгляде его виделось немалое любопытство. — У меня есть основания думать, что вам угрожает опасность…

— Что?

Ей казалось, что он заговорит о любви, о том, как узрел ее однажды и не смог забыть… и долгие месяцы искал встречи, ведомый одним желанием… как граф из «Потаенных желаний». А он про опасность. С фантазией жених.

— Вас хотят убить.

Определенно с фантазией. И эта фантазия Эржбете не нравилась. Убить… конечно…

— А спасти меня можете только вы?

Он скромненько пожал плечами.

— И чтобы спасти, вы неотлучно должны находиться при моей особе, верно?

Гавриил кивнул. Он чувствовал, что прекрасная панночка злится, но, сколь ни силился, не мог понять причин этой злости. За вчерашнее свое поведение, которое и вправду было недостойным, он извинился. А сегодня был вежлив… только цветы вот отдал не той женщине. Может, в этом дело?

— Знаете что? — Эржбета встала напротив баронета и руки в бока уперла, как то делала панна Арцумейко, когда разговаривала с хозяином мясной лавки, вздумавшим обсчитать ее на два медня. Поза показалась ей внушительной, хотя и несколько чуждою. — Шли бы вы отсюда!

— Куда?

— Туда! — Она указала на дверь. — И не возвращайтесь!

— Не могу.

— Что?!

Признаться, характер Эржбета имела сдержанный, но вот… и любой сдержанности край имеется. И как-то сразу вдруг навалилось, что женитьба эта по маменькиному хотению, что кризис, что просто жизнь, которая была неплохой, нет, много лучше прежней, но вот…

— Я не уйду, — терпеливо повторил Гавриил. — Я буду вас охранять…

Договорить ему не позволили.

Как в руках Эржбеты оказалась чудовищного вида ваза, он не понял. И увернуться не успел и только подумал, что двигалась Эржбета, пожалуй, быстрей волкодлака… и будь тут волкодлак, справилась бы небось сама…

А потом стало больно. И темно.

Эржбету ваза раздражала давно, почитай с первого дня, когда панна Арцумейко, желая устроить новой жиличке уют и создать отношения доверительные, притащила ее, полупудовую, да водрузила на столик. Ваза была огромною, пузатой, винно-красного колеру.

И мешала.

Эржбета переставляла ее что на подоконник, что в угол комнаты, но всякий раз ваза возвращалась, а панна Арцумейко принималась рассказывать о том, как важно для женщины умение украшать жилище…

Ваза эта, которую прежде Эржбета и поднимала-то с трудом, вдруг перелетела через половину комнаты, чтобы столкнуться со лбом предполагаемого жениха. Притом лоб издал громкий звук, будто бы по пустой бочке саданули, а ваза раскололась.

— Ой, — сказала Эржбета, холодея. — Я не хотела…

Жених ее лежал. Ровненько так лежал, красиво… осталось только руки на груди перекрестить… главное, бледненький. И дышит ли — не понять.

— Я не хотела… — Эржбета подходила осторожно, на цыпочках, осознавая, что ее нежелание совершать убийство вряд ли послужит веским аргументом в суде. — Вы… слышите там… открывайте глаза!

Призыв ее остался безответен.

— Пожалуйста, — пролепетала Эржбета…

…и в дверь постучали.

Панна Арцумейко, к преогромному своему сожалению, была лишена возможности услышать, что же происходило в покоях жилички, поелику как раз тогда, когда она с удобством устроилась у стены — еще в том месяце креслице подвинула — да взяла в руки слуховую трубку, заявилась соседка.

И не просто заявилась, но с претензией.

Дескать, невестка панны Арцумейко минувшего дня изволила пройтись по улице, с соседкою встретиться да ее не поприветствовать с должным уважением. Головою кивнула и пошла себе королевною. Невесток панна Арцумейко несколько недолюбливала, здраво полагая, что сыновья ее достойны большего, однако же это не повод позволять всяким на семью клеветать! О том панна Арцумейко и сказала дорогой соседушке, припомнивши ей заодно и кота, повадившегося гадить в палисаднике панны… слово за слово… в общем, пропустила она самое интересное. И в покои свои вернулась в весьма воинственном настроении, которое требовало немедленного выхода.

Вот только где его сыскать?

И тут раздался грохот. Оглушительный.

Первым делом панна Арцумейко схватилась за сердце, потом вспомнила, что в комнате ныне одна-одинешенька, а потому справиться о ее здоровье, несомненно подорванном сим грохотом, некому, как и некому окружить ее, умирающую, заботой и вниманием. Руку от сердца она оторвала, юбки расправила и решительно направилась к жиличке, ежели не разобраться в причинах столь странного шума — приличные женщины днем не грохочут без веского повода, — то высказать свое, несомненно, праведное негодование.

В дверь она скрепя сердце постучалась.

Будь там невестка, вошла бы и так, но вот жиличка…