Дни поздней осени - Константин Сергиенко

— Деточка, ты больна, но ведь нельзя забываться! Как ты с ним разговариваешь! Лето пролодырничала. Голландским не занималась, книг не читала. А «этюды»? Хоть один «этюд» написала?

— Много «этюдов», — заверила я.

— Так покажи ему! Он помнит, он ничего не забыл!

— Обязательно покажу, тетя Туся.

— И твое безразличное отношение к университету! Может, ты передумала поступать?

— Может быть, — ответила я.

Она приоткрыла рот, очки блеснули неистово.

— Я пошутила, — буркнула я.

— Деточка... — она развела руками, — ты, конечно, больна... Но надо же знать пределы...

Он не пришел. Что с ним могло случиться? Звонка Потехиной не было. Лиза Потехина заморгала глазами, когда я спросила насчет звонка. А звонка никакого не было. Что же могло случиться? Скорее всего ничего. Он передумал, он испугался. Он просто вернулся к ней. Два дня никакого звонка. Значит, звонка не будет. Надеяться не на что. Странно. Накануне у меня было ясное ощущение, что все удастся. И вот. Что делать? Ничего не делать. Следует жить. «Шить сарафаны и платья из шелка и ситца. Вы полагаете, все это будет носиться? Я полагаю, что все это следует шить». Всем объявила, что завтра отправляюсь в школу. Я здорова, абсолютно здорова, дорогие родственники!

Нина Петровна обратилась к нам с маленькой речью.

— Ребята! Хочу вспомнить старые добрые времена, когда вы писали домашние сочинения о летних каникулах. Мне очень хотелось бы дать вам именно это задание. Пусть каждый вспомнит самое интересное, а я почитаю вслух. Посвятим этому целый урок. Надеюсь, урок будет веселый. Так как? Давайте решим вопрос голосованием. Кто за урок на летнюю тему?

— Отчего же не повеселиться? — солидно сказал Станкевич и поднял руку.

За ним подняли руки остальные.

— Эх, Нин Петровна, все вы что-то придумаете, — заключил Сережа Атаров.

Черновик моего сочинения.

Каникулы я провела хорошо. В то время как мои одноклассники парились на практике в помещении радиозавода, я отдыхала на даче под сенью кущ. Мой влиятельный дедушка устроил мне освобождение от практики, намекнув директору школы, что заводской труд менее полезен, чем отдых на даче.

Как известно, у нас отличная дача. У меня своя комната с видом на сосны, под боком речка, а отсутствие продуктов в местных магазинах компенсировалось заказами, которые мой влиятельный дедушка мог получить там-то и там-то.

В конце июля мы ездили в Прибалтику. В самый разгар сезона мой влиятельный дедушка сумел устроить номера на самом берегу моря. Я наблюдала красивые закаты, а ночью рассматривала Швецию, озаренную фарами автомобиля «Жигули». Я также посетила два выступления Потсдамского хора, который мой влиятельный дедушка специально выписал из Потсдама на летние каникулы.

Я хорошо провела лето, но еще лучше проведу осень. Мой влиятельный дедушка устроил меня в кружок при историческом факультете в расчете на то, что я покорю интересного человека Базанова и будущим летом он поставит мне пятерку на вступительном экзамене в университет.

Я хорошо провела лето, хорошо проведу осень, но еще лучше проведу оставшуюся жизнь. С отличием кончу университет, и мой влиятельный дедушка устроит мне командировку в Голландию. Там я выйду замуж за крупного рыботорговца и буду жить в городе Амстердаме в собственной вилле.

Если уважаемым одноклассникам что-нибудь понадобится к тому времени, пускай приезжают в город Амстердам на улицу Влаардинген, 13, где и будет расположена вышеозначенная вилла.

Кроме того, заранее приглашаю всех на свои похороны, которые состоятся...

Конец

Утром. Особенно тяжко утром. Проснешься, и кажется, все. Жизнь кончена, ничего уж не будет. А что, собственно, может быть? Небо за окном, как серый мешок. Сегодня дождик. Столько слез на оконном стекле. Это дождь. Он и в комнате у меня, на подушке. Он проходит сквозь стены, сквозь крышу. Он один жалеет меня и теплый-теплый бежит по щекам. Замечательный дождик...

Сегодня у нас прием по поводу выхода «Истории Нидерландской революции». А-ля фуршет, как в лучших домах. Бомонд. Бонтон. Се си бон. Напитки: русская водка, итальянский вермут, кипрский мускат, финский ликер, французские и грузинские сухие вина. Закуски: салаты, паштеты, красная рыба, севрюга, балык, ветчина, языки, колбасы, телятина, пирожки, бриоши. Десерт: яблоки, виноград, персики, сливы, дыня, арбуз. Публика: писатели, историки, редакторы, художники, поэт и даже два дипломата из голландского посольства. Музыка: Бах и Гендель, чуть позднее включат что-нибудь полегче.

На мне шелковое платье свободных форм, волосы распущены, на шее жемчужное ожерелье, в руке рюмка с золотистым вином. Дедушка время от времени подводит меня к разным лицам, знакомит:

— Нет, нет. Я закончил с Нидерландами. Вот, может быть, Маша продолжит.

— О! — Гости пьют за мое здоровье.

— Ваша внучка словно цветок, — заявляет кто-то. — Какие глаза!

Костычев-старший бродит среди гостей с унылым видом. В конце концов забивается с папой в угол. Секретничают. Мама туда глядит. На папу или на Костычева? Ясно, что не на папу.

Дима с Аней сидят в дальней комнате.

— Будешь играть в «канасту»?

Ушла. Кто-то сел за рояль, стал бренчать. Довольно неплохо. Жужжит разговор, гости перемещаются. Как в салоне Анны Павловны Шерер. Дедушка ловко снует меж гостями. Серебряный шарик его головы плавает по салону.

— Это подлинный Тропинин?

— Подлинный, — отвечаю я.

Еще бы не подлинный. Если дедушка покупал, значит, подлинный. Спряталась к себе в комнату, упала на кровать, стиснула зубы. Черт бы вас всех побрал! Подлинных, бронзовых, фарфоровых, хрустальных! Чтоб подавились своим фуршетом, бомондом, бонтоном. Провалились в канасту! Где он, куда вы его подевали? Жужжите, любезничаете, порхаете по салону, а у каждого ножик в кармане. Так и рыщете, выглядывая тех, кто любит. «Какие глаза!» А сам нож из кармана тянет. Боже мой, да любил ли из них хоть один?

Дима заглянул было в комнату и отшатнулся. Всех ненавижу, но себя больше! Жемчужную, шелковую, нидерландскую. Провалиться бы мне в преисподнюю, в вечный мрак, в тартарары. Когда же все это кончится, Боже мой...

А надо бы ненавидеть его. Исчез, улетучился. «Мы никогда не расстанемся». Ха! Серебряная неделя, золотая, ха-ха! «Мой Млечный Путь, полуночная звезда». Три ха-ха! Он и вправду любил выражаться красиво, сыпал красотами как из мешка. Щедрый человек. И почему я должна убиваться? Если он так исчез. После того, что было. Писатель! Вот они каковы, писатели. Сочинял роман на ходу, искал вдохновения. Выжимал себя, как тюбик, на бумагу. Родная, любимая, единственная. Все ложь. Я даже не знаю, любил ли он ту. Есть ли она на самом деле? Может, все выдумал, развлекался, острых ощущений искал. А стихи не его. Тот, кто пишет хорошие стихи, не может поступать плохо. Гений и злодейство — две вещи несовместные. Определенно, стихи не его.