Антанта и русская революция. 1917-1918 - Роберт Уорт

Супруга и дочь британского посла работали в Красном Кресте, и один казачий офицер в полном мундире обратился к ним как-то раз с просьбой достать лекарства, бинты и другие медицинские средства для войск Корнилова, когда те войдут в город. Полностью сознавая компрометирующий характер своего поступка, обе с готовностью согласились, потому что, объясняет мисс Бьюкенен, «в душе мы были на стороне Корнилова, и, кроме того, нельзя было отрицать крайнюю привлекательность молодого казака-офицера с его тонкой талией, ярко-голубыми глазами и превосходными манерами». Но уже тогда, когда красивый офицер уверял сочувствующих дам в предстоящей победе Корнилова, войска генерала под влиянием советских агитаторов стремительно разлагались. Но помимо этой разрушительной деятельности, сам план и организация «переворота» были настолько непродуманными, что ставили под угрозу всю идею. Без должной координации из штаба и в условиях противодействия со стороны железнодорожных рабочих продвижение на столицу шло разрозненно и хаотично. Некоторые соединения были отправлены не в том направлении; другие были остановлены из-за разобранных рельсов или блокированных путей. Войска не могли продвигаться маршем, поскольку не были обеспечены провизией. На них дождем сыпались прокламации Петроградского Совета, и офицеры тщетно пытались воспрепятствовать проникновению к солдатам агитаторов, которые сеяли в их умах сомнения и подозрения. В результате солдаты отказывались подчиняться, затем стали создавать свои комитеты, арестовывать офицеров и переходить на сторону Временного правительства. Опасность контрреволюции была ликвидирована без единого выстрела.

Генерал Крымов, чья грозная Дикая дивизия была разбросана по веткам и станциям восьми железных дорог, застрелился, когда крах переворота стал очевидным. Должность Верховного главнокомандующего взял на себя Керенский, назначив начальником своего штаба генерала Алексеева. Этот выбор имел целью облегчить судьбу заговорщиков, с которыми Керенский намеревался обойтись снисходительно. «Не говорите в таком тоне, – оборвал он солдата, который предлагал жестоко наказать участвующих в заговоре генералов. – Сейчас ваш долг – повиноваться офицерам, мы сами сделаем все, что сочтем необходимым». 14-го были арестованы Корнилов и его старшие офицеры – едва ли не с извинениями – и помещены под охрану сочувствующих им войск, прибывших из Центральной Азии. Стремясь подольше отсрочить судебное разбирательство, назначенная комиссия затягивала предварительное расследование, тогда как Петроградский Совет настойчиво требовал твердых и решительных действий. После ноябрьской (Октябрьской) революции генералы легко сбежали из своего кажущегося заключения и скрылись на юге, где приложили силы к организации антибольшевистских армий.

Фиаско Корнилова явилось для союзников глубочайшим разочарованием не только потому, что они поддерживали контрреволюционный переворот против правительства демократического союзника, но и потому, что они сами возлагали надежды на эту «сильную личность»; Корнилов же на деле оказался значительно слабее своего противника – жалкого «болтуна» из Петроградского Совета. Германская пресса, привыкшая к нападкам на автократию Гогенцоллернов и милитаризм, не замедлила воспользоваться случаем, чтобы подчеркнуть этот характерный пример двуличия союзников. Отвечая за сильно скомпрометировавшие себя парижские газеты, «Темп» смущенно признавалась, что, хотя «действительно, часть французской прессы поддерживала Корнилова», германские газеты сильно преувеличивают размер этой поддержки. «Темп» отстаивала свою непричастность к этому греху, в качестве доказательств ссылаясь на признание «Берлинер тагеблатт», что ею не было сделано определенного выбора между Керенским и Корниловым. Манчестерская «Гардиан», одна из газет, которую имела в виду «Таймс», когда осуждала британскую прессу за ее антикорниловскую позицию, ответила на обвинение вежливо, но в сокрушительной манере: «В процессе своей долгой и выдающейся карьеры («Таймс») допустила множество ошибок и глупостей, но ни одна не была столь велика и бескорыстна, как эта». Столь открытая поддержка Корнилова, продолжала «Гардиан», сама по себе «имела бы сравнительно небольшие последствия, если бы не недоразумения и возмущение, которые она неизбежно вызывала в России, и весьма опасный повод, которым, несомненно, воспользуется германская пропаганда. Если нас хотели заставить думать, что позиция «Таймс» на самом деле правдиво выражает взгляды нашего министерства иностранных дел, не говоря уже о военном кабинете, вопрос был бы, конечно, бесконечно более серьезным. Это означало бы, что во главе нашей страны стоит человек, не обладающий даром проницательности, чье понимание самых острых событий, влияющих на одного из наших самых главных союзников, искажено узкими и реакционными взглядами».

«Гардиан» верно, если не буквально, предсказала реакцию в России. Левые издания незамедлительно обрушились на союзников с жестокой критикой. Газета большевиков в Петрограде, приведя пункт за пунктом дискредитирующие газеты противников примеры, яростно осудила зарубежных и внутренних подстрекателей «империалистического заговора против русской революции» и «наемных писак продажных органов прессы, пытающихся скрыть свою работу под громкими и лживыми фразами о «большевистской опасности». «Но всем известно, – продолжала газета, – что правительственные круги выполняют волю англо-французских капиталистов, фарисейски направленную против большевиков, тогда как они неловко скрывают сбежавших преступников и свой лживый сенсуализм относительно «неустойчивой ситуации в России». Естественно, послы союзников нашли эти нападки оскорбительными. Бьюкенен заявил протест по поводу одной московской большевистской газеты, мнение которой он считал особенно предосудительным из-за ее упоминания о незаконном использовании британских броневиков, и получил от Терещенко заверения, что газета будет закрыта. Это дело было поручено недавно назначенному военным министром генералу Александру Верховскому, который просто возбудил судебный иск против редактора. Такое снисходительное отношение крайне возмутило Терещенко и, к великому огорчению и удивлению Бьюкенена, стало причиной серьезных разногласий внутри правительства.

Не успели затихнуть нападки на союзников по делу Корнилова, как тут же с новой силой возродились в связи с делом Гурко. Генерал Василий Гурко был начальником штаба при Николае II; поскольку с установлением нового режима он обещал соблюдать лояльность, его назначили на менее ответственный пост. Генерала арестовали в начале августа, так как у него нашли письмо, написанное им бывшему императору, в котором он заявлял о своей прежней преданности делу монархии. Временное правительство, очевидно не зная, что с ним делать, решило отправить его за границу. Через посольство Британии ему достали британский паспорт, и 19 сентября генерал выехал из Петрограда в Архангельск, где был принят адмиралом Кемпом на борту британского судна. Во избежание возможных неприятностей с местным Советом, Гурко оставался на адмиральской яхте до прибытия английского парохода. Позднее генерал был принят королем Георгом в Букингемском дворце – новость, которая не могла прибавить симпатии союзникам в глазах русских. Поэтому вполне оправданно, что британский морской атташе в Петербурге, ссылаясь главным образом на дело Корнилова, заметил: «В своих самых диких полетах фантазии (большевики) не могли мечтать о более полезных союзниках, чем посольства стран Антанты».