Сын на отца - Герман Иванович Романов

яростное недоброжелательство со стороны черни. Нужно было «спустить пар» накопившегося недовольства у городских обывателей, однако быстро взявшие власть в свои руки бояре, сделали все, чтобы погромы начались и окончились именно на них.

Рациональный подход, тем более ситуация успокоилась после прочтения манифеста царя и великого государя Алексея, второго этого имени, который был озвучен глашатаями на всех городских перекрестках. После этого высказывать симпатии царю Петру стало смертельно опасно — обыватели могли просто растерзать таких приспешников.

Иностранная одежда исчезла с улиц в мгновение ока — ее продолжали носить только жители Немецкой слободы и военные, однако все они нашивали на нее белые кресты, в знак преданности молодому царю.

У древних стен Кремля из красного кирпича его торжественно встречали огромные толпы празднично одетых «лучших людей» — дворянство, духовенство, купечество, заводчики. Отдельной стеной стояли бояре в высоких бобровых шапках и расшитых золотом и каменьями тяжелых шубах. Как Петр не насаждал европейский образ жизни, но прежние одеяния были заботливо сохранены в дедовских сундуках и ларях. Так и стояли с посохами в руках, только безбородые, но уже с седой щетиной на щеках, и еще короткими волосами, дабы носить опостылевшие всем парики, с непонятно каких женщин остриженные.

Алексей прошелся мимо этих толп, стараясь сохранить величественность. Посетил Архангельский Собор, где преклонил колени перед каменными плитами усыпальниц деда Алексея Михайловича, дядей Ивана и Федора, тоже бывших царями. После долгих стараний, благо никто не видел как он прижал шитый золотом рукав к лицу, удалось заплакать — луковый раствор сыграл свою роль. И все дружно жалели плачущего навзрыд молодого царя, что так любит своих родичей.

Затем отстоял литургию в Успенском Соборе вместо праздничного коронования проведенную, вернее, наспех состряпанную местоблюстителем патриаршего престола процедуру. Все иерархи церкви согласились признать прошедшую в Суздале коронацию, так как затягивать признание молодого царя стало смертельно опасно для всех мятежников, а ведь таковыми оказались практически все жители огромного города.

Так что вышел из собора под ликующие крики, на заплетающихся шагах дошел до Красного крыльца — его заслонили плотной шеренгой бояре и митрополиты с епископами — удалось выпить кубок горячего вина со специями, что взбодрило его на короткое время. И тогда с Красного крыльца Алексей обратился к огромной толпе, которая мгновенно притихла. Так в жизни он никогда не говорил — с экспрессией и ярко, люди рыдали вместе с ним, и ликовали. И немудрено — молодой монарх всегда вызывает сочувствие, особенно истерзанный вместе с матерью-царицей пытками, которые произвели по приказу мерзкого самозванца. Но они как-то выжили в отличие от тех тысяч несчастных, что погибли от мучительств и казней узурпатора. И память о них должна сохраниться в сердцах всех православных…

Второй день прошел не менее суматошно — заседание собранной Боярской Думы удалось провести как по нотам. Сам Алексей сидел в центральном кресле в золотом парчовом одеянии, в шапке Мономаха, со скипетром и державой в руках. По бокам обе царицы, величавые, в столь же торжественных одеяниях — справа матушка, Евдокия Федоровна из рода Лопухиных, а справа вдовая супруга дяди царя Ивана Прасковья Федоровна, из рода Салтыковых, что смотрела на него крайне благожелательно.

Этой зимой она вместе с местоблюстителем митрополитом Стефаном отпросилась у царя Петра отъехать из Петербурга и посетить Троицу. В лавре побыли недолго — начался переворот, и они оказались в Москве в самый его разгар. Жаль третья вдовая царица, Марфа из рода Апраксиных, жена Федора Алексеевича умерла два года назад, по официальной версии просто откушала отравленных грибочков.

Бывает, ничего не поделаешь!

Вскрытие несчастной вдовы проводил сам царственный любитель хирургии, дабы установить ее девственность — ведь в браке со смертельно больным царем она провела несколько недель, и Петр Алексеевич решил, со свойственным ему цинизмом, удостоверится, так сказать, собственными глазами. И с нескрываемой радостью подтвердил сей факт, передав огромные богатства умершей своему генерал-адмиралу Федору Апраксину.

Алексей нисколько не удивился рассказу — в Ленинграде он видел в Кунсткамере огромный ларец с выдранными царской дланью зубами. Царь был практикующим стоматологом и любил это занятие — доверху полон не только гнилыми, но и вполне целыми зубами.

Так что, понятное дело, царица Прасковья Федоровна категорически не желала вскрытия своего тела практикующим патологоанатомом, царственный любитель мог такое запросто отчебучить…

Боярская Дума вместе с духовенством и «лучшими людьми», изображавшими Земской Собор, дружно и единодушно низложила царя Петра как самозванца, еретика и душегуба, и это засвидетельствовали обе царицы и молодой самодержец. Всех подданных обязывали присягнуть царю Алексею, и бояре принесли присягу публично, вместе с духовенством. И после этого обратного хода не оставалось — все прекрасно понимали, что сотворит царь Петр с жителями мятежной столицы.

Действовали решительно и быстро, без всяких проволочек, к великому удивлению Алексея, который в книгах многократно читал, что бояре были чудовищно неповоротливы, косны и не умели управлять государством. Но то, что он увидел и услышал, совершенно не укладывалось в написанное. Куда там — живо отправили по всем городам и весям жильцов и дворян московских с наказными грамотами воеводам, местным властям и народу не исполнять повелений царя Петра и Сената, и присягнуть всем молодому царю поголовно, а недоброжелателей заковать в кандалы и оправить в Москву, где в Преображенском приказе уже идет розыск.

Объявили всем полкам приказ идти к Первопрестольной в силах тяжких, арестовав конфидентов самозванца, а буде невозможно сие сделать, то бить их смертным боем без всякой жалости. А те полки, что вдалеке расположены, и прийти к молодому царю не смогут, то занять окрестности и привести там всех подданных к присяге.

Командующим царским войском был объявлен фельдмаршал Шереметев, что живо развернул несвойственную для старческого возраста деятельность. Весь генералитет Первопрестольной перешел под его начальство по доброй воле, а взяли под караул едва сотню приверженцев Петра. А еще объявили набор в войска — в желающих поверстаться отбоя не было.

Бояре быстро составили грамоты и отправили в Малороссию и на Дон — подниматься казакам людно, конно и оружно, обещая различные блага. Не остались без внимания и воинственные татары и башкиры — их мурзам написали повеление идти с полками под руку царевича Сибирского. В общем, Дума работала допоздна — бояре сопрели в своих шубах, а он изнемог и еле добрался до кабинета, где его поджидала княжна, принявшая опекать молодого царя с нежностью и заботой.

Сегодня день вышел полегче — Поместный Собор, пусть и наспех созванный, объявил патриархом местоблюстителя, а он сам удостоверил это знаменательное