Призрак Перл-Харбора. Тайная война - Николай Лузан

До берега оставалось не больше десятка метров. Иван греб изо всех сил, но море не хотело уступать в схватке. Ему пришлось исхитриться. Поймав очередную волну, он не стал сопротивляться и отдался в ее власть. Сердито шипя, она пыталась сбросить его с себя, но он удержался на гребне, стремительно скользнул вниз и поймал ногами опору. Море в бессильной злобе плеснуло вслед пеной и, сердито шипя, откатилось от берега. Иван выбрался на пляж и в изнеможении растянулся на горячем песке, радуясь солнцу и своей маленькой победе.

Подставив лицо солнцу, он наслаждался теплом и свободой. За пятнадцать лет службы в разведке можно было по пальцам пересчитать дни, когда ему не требовалось вживаться в чужой образ и на короткое время побыть самим собой. Пошли четвертые сутки, как он с женой выбрался из холодной и слякотной Москвы в этот крохотный уголок земного рая.

После двух лет нелегальной работы в Австрии по возвращении домой начальник Четвертого (Разведывательного) управления Рабоче-крестьянской Красной армии Ян Берзин выхлопотал ему и Лиде путевки в Абхазию. Несмотря на середину октября, загулявшее лето не собиралось уступать место осени. И только яркий багрянец лесов предгорий и ослепительно белые шапки на вершинах Бзыбского хребта напоминали о ней.

Бархатный сезон в Абхазии продолжался. В воздухе появились те удивительные легкость и чистота, что бывают здесь только в октябре. Небо, умытое короткими грозовыми дождями, снова ожило после изнурительной жары и завораживало нежными красками. Приморский парк украсился нежным бело-розовым цветом распустившегося олеандра, а свежую зелень усыпала золотистая пыльца буйно цветущего осман-дерева.

Крохотный поселок Новый Афон, прилепившийся, подобно ласточкину гнезду, у подножия величественной Анакопийской горы, вершину которой венчал грозный венец древней цитадели, представлял собой самый драгоценный брильянт в «короне» Абхазии.

Иван с Лидией безоглядно погрузились в чарующую атмосферу этого божественного места. С наступлением вечера окрестности Нового Афона превращались в грандиозную, фантастическую сцену и напоминали библейские сюжеты с полотен Иванова, Брюллова и Куинджи. В призрачном лунном свете купол колокольни монастыря, подобно Вифлеемской звезде, таинственно мерцал на фоне величественной панорамы гор. А когда наступала полночь, то оживали руины древней цитадели, и в легких порывах ветра, налетавшего с гор, чуткому уху слышались позабытые голоса прежних цивилизаций: греческой, римской и византийской. Над бухтой и на берегу небольшого озерца весело перемигивались и приглашали зайти на огонек абхазские пацхи — летние кухни…

— Подъем! — истошный вопль нарядчика вернул Плакидина к смерти.

Тяжелые, словно свинцовые, веки с трудом открылись и перед помутненным взглядом, как сквозь туман, проступила трухлявая, покрытая инеем крыша лагерного барака. Звон рельса, подобно бичу, подстегнул зэков. Иван сполз с нар и с трудом устоял на непослушных ногах.

— Становись! — рявкнул дежурный.

Неровная, вихляющая шеренга выстроилась в проходе. Тут и там в ней зияли провалы — десяток тел остался лежать на нарах. Нарядчики, не дожидаясь команды, подхватили у выхода носилки и рысцой протрусили к покойникам. Живые потухшими, равнодушными взглядами проводили печальную процессию. Вялая перекличка прошелестела в бараке, и злобно переругивающаяся очередь выстроилась в туалет. Самым слабым и забитым нужду пришлось оправлять на ходу. Урки пинками загоняли их в строй, чтобы первыми попасть в столовку, а там ненадолго урвать кусочек тепла и размочить вонючей баландой ссохшийся от голода желудок.

Лагерь в эти минуты напоминал растревоженный муравейник. От всех бараков, сбиваясь на бег, черными ручьями стекались к столовой колонны заключенных. Здесь они натыкались на дежурного и его помощника по лагерю. Они снова принимались их ровнять и строить. После короткой «строевой» первыми подхарчиться заходили урки и занимали места у пайки, крохи с их стола доставались «опущенным» и «политическим».

Прошло пятнадцать минут, и конвейер смерти сделал очередной оборот. Из столовок колонны заключенных потянулись на лагерный плац; навстречу из штабного барака вывалила толпа офицеров с «кусками» — сержантами и старшинами. Впереди важно вышагивал сам начальник, а позади, кутаясь в воротники тулупов, трусили «кум» и начальники отрядов. Начальник, взгромоздившись на трибуну, осипшим голосом заклеймил «предателей» и, пригрозив «стенкой» за невыполнение норм, возвратился в барак к свету и теплу. После него наступила очередь нарядчиков — в их руках были жизнь и смерть заключенных.

«Политическим», как всегда, не повезло. «Придурки» и спецы расползлись по теплым местам: мастерским, складам и лазарету. А «политические», сбившись в колонны, под лай псов и мат караула, прошлепав по плацу «похоронным» шагом, отправились на лесоповал. Черная, пропахшая запахом костра колонна выползла за ворота лагеря, и гигантская гусеница судорожно потащилась по просеке. Едва волоча ноги, зэки добрались до вырубки. Начальник караула, которого за глаза называли не иначе как Волчок, угрожающе сверкая клыками, торопил нарядчика с распределением работ. Холод стоял собачий, и он с другими вертухаями спешил поскорее пригреть свой зад у костра.

Плакидину и еще трем зэкам повезло — им выпало быть кострожогами. Они расползлись по делянке собирать сушняк. Лес оказался старым, вскоре первый костер для караула заполыхал на взгорке. То ли мороз сказался, то ли Волчок сегодня встал с той ноги, но караульные и собаки особо не донимали заключенных и отдали все на откуп бригадирам.

Свой костер кострожоги развели подальше от глаз Волчка. Спичка в руках Ивана сухо треснула, и мох вспыхнул, как порох. Языки пламени жадно облизнули ветки, и утренний полумрак заполз под деревья. Снег зашипел, и клубы пара окутали четыре скрюченные фигуры. Иван жадно вдыхал теплый воздух, в котором смешались запах смолы, черничных листьев, и тянул руки к огню. Его трепетные языки касались отмороженных, изуродованных каторжным трудом кончиков пальцев, а сладковатый дым обвевал задубелую, шершавую, как наждак, кожу лица. Он расстегнул ватник, подставил грудь теплу и, казалось, слился с костром, спасаясь от серой леденящей мглы, что выползала из леса, клубилась за спиной и наваливалась на плечи. Ему было страшно разогнуться и не хватало сил, чтобы встать и снова идти в лес собирать сушняк.

Прошел час. Волчок со своей сворой будто забыл про кострожогов, но тут оживились псы и, развернув морды к просеке, угрожающе зарычали. На тропе появились двое. Впереди бежал заместитель начальника лагеря, за ним трусил сам «кум». Такое случалось не часто. Охрана шарахнулась от костра на посты, а псы приняли стойку.

Волчок, затянув ремень на бушлате, рысью поспешил навстречу. Заключенные настороженно косились в их сторону. Неожиданное появление начальства на лесосеке ничего хорошего не сулило. Они хорошо знали: если сам «кум» выбрался из теплого кабинета, где пас стукачей из «придурков» и лагерной обслуги, значит, жди беды.

Энергично размахивая руками, он что-то прокричал Волчку. Тот на полпути развернулся и еще резвее помчался к сбившимся в кучку кострожогам.