Право писать. Приглашение и приобщение к писательской жизни - Джулия Кэмерон

Я восхищалась музыкой Уитера и уже давно хотела отправиться с ним в турне, и радость воплощенной мечты переполняла мое сердце. Меня поразила глубина этой творческой радости, и я, как обычно, отправилась писать. Идею этого альбома Уитер предложил как решение одной радостной проблемы: надо было что-то делать с рождавшимися во мне стихами – они возникали иногда по три раза на день. «Какая находчивость, – шутила я. – Путешествую в компании с Музой».

Я не единственный писатель, кто пишет от радости. Моя подруга Натали Голдберг отмечает: «Самая сокровенная тайна в глубине наших сердец: мы пишем, потому что влюблены в этот мир».

Насколько больше книг было бы написано, если бы мы верили, что писатели могут творить от любви, от радости, от блаженства – или просто от нежности? Что, если бы мы писали в газеты или в Конгресс, чтобы выразить, как довольны тем, что происходит?

Я убеждена: писательство – способ благословлять других и приумножить собственные благословения. Я дорожу письмами, открытками, факсами, записками и даже стикерами от друзей. Мы так хорошо владеем искусством отрицательного воображения, так умело пишем от беспокойства – а как бы выглядели наши тексты, да и жизнь тоже, если бы мы позволили себе положительное воображение?

Сейчас я в разгаре новой влюбленности. И это не погружение, а взлет. Может быть, это потому, что я старше, дважды разведена, уже давно одинока, и эта новая любовь настигла меня неожиданно, и двигаюсь я к ней не с ликованием фигуриста, чиркающего по зеркальной поверхности замерзшего пруда, а с осторожностью жителя берега, что боится ступить на тонкий лед. И все же…

Мужчина, в которого я влюбляюсь, высокий, добрый и с отменным чувством юмора. Щепетильный и привередливый писатель, иногда он позволяет себе неожиданные чудачества. Я не привыкла к мужчинам-чудакам. Я очарована. Смотрю на него, как в телевизор. «И что же дальше?» – спрашиваю я, наблюдая за очередными его шалостями, и они – чистая потеха, совершенная причуда.

Я к этому не готова.

Блаженство невыразимо.

Мы вместе плывем

И знаем, куда, всегда —

Приливы, отливы —

Не будем спешить.

И где наши стены?

И юркие тени?

И свет этот – наш?

Откуда он льется?

Я знала иное солнце,

Жила на иной земле,

Где скорби был полон воздух,

Уходим – еще не поздно.

До нашего знакомства,

В лицо тебя я знала

От звезд и от цветов.

Я знала твое имя

От ветра и от трав.

До нашего знакомства

Моим сердцем владел краснозем,

Баюкало мои грезы небо,

Лесной покров был зеленой постелью

Вот с кем венчалась я

До нашего знакомства.

Теперь же я венчаюсь

С глубинами вселенной.

Наше небо меня не вмещает.

И солнце – лишь свеча тому, что вижу.

И падает стена —

Крутая, как обрыв.

Настоящая жизнь непрерывно одаривает нас счастьем. Даже в самые тяжелые дни трудно не заметить чего-нибудь, что напоминает о более приятном мире. Я помню один суровый зимний день, когда я жила на Манхэттене. Я тогда мучилась сильной простудой. И моя дочь тоже. Мы вместе сидели взаперти, страдали и огрызались друг на друга.

– Давай прогуляемся, – предложила я.

– Зачем?

– Ну давай.

Мы закутались в зимнюю одежду. Запаслись бумажными салфетками. Выбрались на трескучую от мороза улицу. Вестхайлендский терьер взбесил своего хозяина, забравшись под стол, на котором уличный торговец разложил шапки и перчатки. На следующем перекрестке кареглазые малыши-близнецы задорно хохотали над шелковистым спаниелем, что был одного с ними роста. Мы прошли мимо британской парочки – влюбленные мило пререкались, какой именно из дурацких американских фильмов им посмотреть в кино. Мы остановились поразглядывать летние ожерелья, подсвеченные зябким декабрьским солнцем. Прошли мимо миниатюрной старушки, с ног до головы наряженной в меха, – она цеплялась за локоть высокой дочери, бесстрастной как лед блондинки.

– Ты, наверное, думаешь, что я тоже буду о тебе заботиться, когда ты станешь старушкой, – игриво проворчала моя дочь, подставляя мне руку.

Что же произошло? Мы вышли из дому в отвратительном настроении, уверенные в своих страданиях, и вот уже подобралось к нам счастье, хотя мы ничего для этого не предпринимали – мы только гуляли по улице, а оно кралось следом. Даже Скрудж бы заметил.

Прогулки тренируют физическое тело, производя поток эндорфинов и хорошее настроение. Точно так же, когда пишем, мы меняем химический состав самой души, восстанавливаем равновесие, когда нам не по себе, привносим ясность, видение верных поступков, целеустремленность в неуправляемые дни. Более того, если писать от недостатка счастья, скорее всего в процессе работы мы доберемся до писательства, которое происходит от избытка этого самого счастья. Обращаясь в памяти к счастливым мгновениям, мы вспоминаем само ощущение счастья.

Писать – значит ценить то, о чем пишешь. Вспоминая чудеса того зимнего дня на Манхэттене и солнечный карибский блеск искусственных камней, разложенных на столике вдоль тротуара, я поражалась неиссякаемому оптимизму уличных торговцев, что зарабатывают себе на жизнь в людных местах – от «блошиного рынка» в Лондоне до улиц Манхэттена.

– Посмотрите на это ожерелье, я сплел его сегодня утром, – уговаривал торговец, поигрывая бусинами цвета карибского отпуска. Он гордо сиял, глядя на красоту своего ремесла. Ему нравилось, как он подобрал цвета – синий, зеленый и серебряный вместо золотого – и что получилось в итоге. Он напомнил мне писателя, довольного отточенным абзацем.

«Я всего лишь нанизываю слова», – говорят писатели. Мы возимся с ними, как с бусинами, выбирая подходящее.

Писательство, как и дизайн украшений, – это последовательность выборов, которая приводит к ощущению чего-то завершенного, наполненного смыслом. Именно смысл дает писателю возможность выбирать, а с выбором – и возможность быть счастливым.

Чтобы жизнь была в радость, в ней, судя по всему, должно быть равновесие двух переменных. Первая – устойчивость. Вторая – изменчивость. Когда пишем, мы ощущаем и то, и другое. Когда пишем, мы выстраиваем последовательность мыслей и ощущаем при этом последовательность в жизни. Когда пишем, мы меняем свою жизнь и лучше видим перемены, уже происходящие в ней сами по себе. Именно поэтому писательская жизнь – в отличие от того, что говорится в россказнях о ней – часто бывает наполнена счастьем. Когда пишу, чтобы найти свое счастье, я обретаю его – в писательстве.

Несмотря на унылые басни о писательстве – что писатели обычно депрессивные измученные существа, – в действительности мучения и депрессия могут привести к тому, что писать будет так же сложно, как застилать постель, мыть посуду и стирать белье. Если у человека депрессия, скорее всего, писать для него – еще одна неприятная обязанность. Именно поэтому, работая над тем, чтобы стать счастливее, мы помогаем себе писать.