Малые ангелы - Антуан Володин

Последний паром отшвартовался. Крили Гомпо услышал, как тросы упали в нефтяной осадок, и он услышал также скрежет вертлюг, сопровождаемый плеском лопастей по гладкой поверхности воды, и у входа на понтонный мост, возле лачуги человека, что продавал билеты и все ночи проводил на нездоровой стороне реки в своем шалаше из пальмовой сетки, он также услышал жалобный голос. Ничего страшного, — говорил голос, — переправляться я буду, пожалуй, завтра. И затем в голосе зазвучала настойчивость: Я отправлюсь на завтрашнем, который уходит утром, самый ранний ведь дешевле, не так ли?..

Вокруг Крили Гомпо свет распространялся вдоль маслянистых волн реки, а на другом берегу, в восьмистах метрах отсюда, он сообщал рыжевато-золотой оттенок деревьям с густой листвой, за которыми невозможно было различить ничего конкретно, только безграничное зеленое вспенивание, потому что за рекой и за узкой полосой земли, где вырисовывались построенные на сваях кварталы да несколько храмов, простирался лес, необитаемый и огромный.

Солнце садилось.

Гомпо сощурил глаза, он прислонился к стволу кокосовой пальмы. У него оставалось в запасе еще шестнадцать минут. Расписание, так мне плевать на него, сказал еще голос. Что меня интересует, так это скидка, которую…

— Скидка? — прореагировал наконец служащий парома. — По какому праву?

Крили Гомпо оперся на прогнившую чешую кокосовой пальмы, он притворялся сонным. К сожалению, место было неподходящим. Как это иногда происходит в сумерках, тысячи летающих термитов покинули пальмы, на которых они провели день, и попадали на почву. Гомпо принял на себя весь этот дождь, который окрасил в черный цвет его плечи, и руки, и голову, и от страха привлечь к себе внимание он не делал никаких движений, чтобы от него избавиться.

— Так, — сказал человек, — а как беженец, а?.. — Это не повод для скидки, — сказал другой.

— А, — сказал человек разочарованно, и начал затем перечислять все физические и нравственные невзгоды, которые его печалили, и те несчастья, что поразили его и его близких, некогда и совсем недавно. Но ничто из этого не давало права на половинный тариф. Меня зовут Констанцо Косю, — сказал он наконец. — Это шутовское имя. В некоторых местах шутников пускают бесплатно. Но не здесь?

Паром бесшумно удалялся. Никто не остался на этом берегу реки, за исключением Гомпо, продавца билетов и Костанцо Косю. Занятые своим состязанием в красноречии, оба мужчины не обращали никакого внимания на босяка, который, казалось, спал, прислонившись к дереву, в двенадцати метрах отсюда. У них самих вид был невнушительный; порванные рубашки и фуражки, грязные штаны, распоровшиеся сандалии, зашитые волокнами рафии. У служащего парома была волынка на ремне за плечом, у Констанцо Косю в качестве багажа был полиэтиленовый пакет с адресом супермаркета. Оба, казалось, были готовы составить исчерпывающий список различных бедствий и невзгод, которые не дают никакого особого преимущества перед другими путешественниками. Констанцо Косю выдвигал мотивы освобождения от платы или хотя бы скидки, стражник их отклонял. А если меня загрузят как багаж с сопровождением? — предложил Констанцо Косю. — А если я пойду по категории Untermensch? Я свернусь среди пакетов, останусь неподвижным и не буду протестовать, если на меня накинут сверху смрадные тюки.

— Нет?

— Нет.

Тишина вечера, казалось, была лишена времени. Вдоль крутого берега реки вверх по течению летела белая цапля, и затем она исчезла, небо более не пламенело со стороны банановых деревьев, и уже голубоватый туман застилал поворот реки, цикады прекратили свою перебранку, бык ревел, дорога, которая вела к пристани, наполнилась мошками, жаба квакала, на противоположном берегу реки крохотные рыбаки вытаскивали из крохотной шлюпки четырехугольную сеть, можно было видеть, как появляются то здесь, то там вспышки света, паром казался уже не более чем далеким пятном на воде цвета охры. Что-то зашумело, как скафандр, в черепе у Крили Гомпо, указывая ему, что новая минута только что закончилась.

Летающие термиты десятками кишели у него в воротнике. А взяв меня в качестве трупа?.. Как товар без надлежащей упаковки? — предложил человек. — Как найденный предмет?

Капли пота выступили на носу Гомпо, у него за ушами, на шее, и затем пот начал струиться ручьем. Иногда мне снятся кошмары, в которых появляется женщина по имени Барб, — рассказывал Констанцо Косю. — Это ведь заслуживает скидки, а?.. Хотя бы минимальной?

— А если бы я был инопланетянин? — предложил он неожиданно.

Затем была еще прошушуканная фраза, два человека приблизились друг к другу. Крили Гомпо заметил их взгляд, направленный на него с интересом. У Констанцо Косю был вид сумасшедшего. Инопланетянин, облепленный термитами? — бросил он злобно.

Гомпо вздрогнул. Это было во второй раз за триста лет, что кто-то подозревал именно таким образом, глядя на него в упор, что он чужд земной реальности. Было ли это подозрение обоснованным или нет, все равно оно было ему чудовищно неприятно.

После тридцати двух лет банально отвратительного спокойствия мне приснился сон, в котором люди уверяли меня, что недавно видели Софи Жиронд. Я сильно тосковал по ней в течение трех десятилетий, которые только что истекли, и, если я хотел не упустить шанс и не потерять ее из вида, мне надо было во что бы то ни стало вторгнуться внутрь этого сна и ждать.

Это был один из тех снов, в которых не происходит ничего по-настоящему ужасного, но в котором каждая минута проживается с сильным чувством тревоги. Город оставался сумеречным, вне зависимости от часа дня; в нем легко можно было заблудиться; некоторые кварталы исчезли под песком, другие — нет. Каждый раз, когда я наблюдал за тем, что происходило на улице, я видел, как умирали птицы. Они спускались вниз в планирующем полете, отскакивали рикошетом от асфальта с торжественным шумом, но без крика, и через мгновение прекращали биться.

Я поселился там, в этом сне, в этом городе. Вокруг стояли тысячи оставленных домов, двери которых, как, впрочем, и везде в других местах, были уже использованы на дрова, так что приличное жилье необходимо было искать в самых удаленных закоулках. Я завладел трехкомнатной квартирой на кромке красных дюн. Жизнь продолжалась, она была не опасной, но и не приятной. Мне доверили несколько видов неопределенной деятельности, занятия, у которых не было ни начала, ни конца, и в конце концов мне дали постоянное место подле мусоросжигательных печей. Я говорю дали, чтобы сделать вид, будто здесь действовал определенный социальный механизм, на самом же деле я был один.

Десять месяцев спустя я вновь увидел Софи Жиронд.

Она поднималась по проспекту Вольных Лучников в сопровождении мужчины и женщины, которых я знал в лагерях, триста двадцать семь лет тому назад: то были Патрисия Яшри и Чингиз Блэк.

Я окликнул их всех троих, они обернулись и тут же замахали руками.