Вышли из леса две медведицы - Меир Шалев

Что делают люди, чей сон отлетел безвозвратно? Некоторые расставляют для него ловушки и приманки, ставят знаки и указатели, пробуют разные таблетки, горячее молоко, настойки из листьев, которые именуются в народе полезными, или настойки винограда, которые именуются вином или коньяком. Так, например, делает жена этого человека, которая ждет его в их доме и в их кровати, а он все не идет. Она пьет и лежит, пьет еще, читает, ждет его и своего сна. И может быть, так даже лучше, чем лежать вместе, не засыпая. Потому что тогда отлетают сны обоих, и каждый из двоих знает, что его сон улетел из-за соседа по постели, и каждый закрывает глаза, притворяясь, что думает, будто другой заснул.

А есть пары, которые как раз тогда нуждаются друг в друге, потому что после близости — так говорят — тоже приходит сонливость. А если не хотят друг друга, то предпринимают отчаянные попытки — он наедине со своим телом и она наедине со своим. Но эти не такие, и эта женщина уже многие годы не лежит со своим мужем.

Иногда этот человек входит в дом и ложится на другую кровать, в другой комнате, не в спальне, и порой он думает, что ему удалось немного вздремнуть. Но он тут же пробуждается, и пробуждение извещает его, что оно здесь давно. Иными словами, он медленно закрывает глаза, лежит и знает, что сейчас он спит, но вдруг понимает, что бодрствует. Не только «сердце его бодрствует», как сказано в Песни песней[69], но бодрствует все его тело. Руки и ноги расслаблены, как у спящего, дыхание спокойно, как у спящего, глаза закрыты, как у спящего, и иногда он даже видит сны, как спящий, но потом чувствует, что глаза его открыты и смотрят внутрь него, а его сон — это не сон, а воспоминание и размышление.

Тогда он встает, одевается и снова идет сторожить. И так ночь за ночью. Муж, снаружи, ходит вокруг дома, а я, в доме, в пустой постели, жду.

«Почему ты проснулась, Сарра?»

«Из-за вас. Вы очень шумите».

«Мы собираемся на прогулку».

«Какая вдруг прогулка? Вы мне ничего не сказали».

«Прогулка парней. Я и Исаак».

«Только вы вдвоем? Одни? Это не опасно?»

«Мы не одни. Мы возьмем с собой двух отроков и осла, и Господь тоже будет»[70].

«Правда?»

«Так Он сказал».

«Насколько я Его знаю, Он явится в последнюю минуту и скажет, что забыл захватить еду. Так ты уж лучше сам возьми что-нибудь Ему в жертву».

Молчание.

«И куда вы идете?»

«На то место, о котором Я скажу тебе».

«Кто скажет тебе?»

«Господь. Так Он сказал».

«А как же я? Я тоже хочу с вами».

«Это прогулка парней. Я же тебе сказал — Исаак, отроки, Господь, осел и я. Женщины, девочки, матери и ослицы не приглашаются. Оставайтесь в шатре и не выходите наружу».

«Насколько лучше было, когда меня звали Сара, а тебя Аврам. С тех пор как Господь изменил нам имена, в нашей семье что-то разладилось».

Молчание.

«И когда же вы вернетесь?»

«Через несколько дней».

«Несколько дней — это очень много. Что вы там будете делать?»

«То, что делают парни всегда. Пойдем, проложим путь в то место, которое Он для нас усмотрит. Придем. Сделаем привал на одной из гор, будем сидеть и смотреть вокруг. Поговорим, помолчим, повспоминаем. Поскучаем по тому, что было пять минут назад. Зажжем дрова с первого же раза. Будем учиться вязать узлы, чтобы стреножить осла, и узлы, чтобы связать жертву. Научим друг друга всему, что должны знать мужчины».

— Я декламирую, Варда: «…ступать неслышно, и понимать следы, и прятаться в листьях, и идти в темноте, и наблюдать, оставаясь невидимым». И еще: «Сено для коров добывать, и в поле за плугом шагать, и деревья в саду подрезать, и хору, как дядья, танцевать». Это последнее — просто так, Варда, маленькое угощенье для вас, песенка из истории еврейских поселений в Палестине. Вас ведь не столько люди интересуют, сколько гендерные проблемы. Ну, так эта песня как раз гендерная, потому что в ней все делают дядья, даже не ясно, зачем нужны тети? И узнавать голоса в ночи, и находить «пути орла на небе, змея на скале и мужчины к девице»[71]. Выкопать колодец, устроить алтарь, зажечь огонь, ходить босиком, наточить нож, управлять лошадью — мальчик в седле, руки держат вожжи, улыбается с волнением, которого мать понять не может.

«Вот следы зайца, Исаак, а это — гиена, ее задние ноги меньше передних, а это след оленя, вот это раздвоенное копыто, видишь — здесь он прошел, его следы видны отсюда и до кустов. Посмотри на этот камень, у него лишайник сверху, это знак, что олень перевернул его своим копытом».

Вас не так уж интересуют рассказы о перевернутых камнях? Жаль. Потому что рассказы о камнях — это самая что ни на есть история всякого поселения, какая только может быть. Краеугольные камни, замковые камни, верстовые камни, каменное ядро, отесанный камень, неотесанный камень, надгробный камень. Камни, которые больше неба, камни, которые кладут под голову и видят сны.

А вот Полярная звезда, вот Большая Медведица и рядом с ней Малая Медведица, все мы здесь — один Господь, двое медведиц, четыре матери: Сарра, Ревекка, и Лия, и Рахиль, — и мы: отец с сыном. «Что это за „двое медведиц“, Авраам?! Еврейский народ только-только начал говорить на иврите, а ты уже делаешь ошибки?!» — «Мы в Танахе, Сарра, если ты случайно забыла. У нас в Танахе даже ошибки священны».

Вот и все. Встали утром, оседлали осла своего, поехали[72]. Как меняются слова! Сегодня «поехали» означает — «на машине», а раньше оно означало — «на осле». Всё на осле: вода, еда, шатер, полотнище для тени, дрова для всесожжения и нож для жертвы, инструменты для работы и горшок для варки — все готово, и они пошли. «И возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь»[73]. Кажется, я вам уже говорила, что Эйтан любил играть словами? Так вот, накануне той их последней прогулки парней, на ужине с дедушкой Зеевом, Довиком и Далией, он сказал мне: «Ты, Рута, у нас, конечно, учительница, а я с трудом сумел закончить десятый класс, но я хочу объяснить тебе кое-что касательно нашего языка, чего, мне кажется, ты не понимаешь. „Единственного твоего“ — это значит „единственника“. Потому что так же, как у человека есть его „свойственники“ и есть его „родственники“, у него есть и его „единственники“ — те единственные, которых он любит. Вот так».

Довик усмехнулся, а дедушка вперил в Эйтана один глаз с повязкой и другой — с симпатией и любопытством: что еще скажет и сделает этот удивительный парень, который присоединился к его семье, эта сияющая бабочка, это существо с золотистой кожей? Эта птица с красивыми перьями, что опустилась во двор, полный кур и гусей? Я смеялась, и даже Далия одарила нас улыбкой. Вечер перед бедой — вечеря, последняя в своем роде. У нас тогда вечера были веселые и шумные, приправленные рассказами, и смехом, и анекдотами, и загадками, мы соревновались, кто ловчее сбросит салат с вилки соседа, украдет у него последний кусок или перехватит последний глоток. Наш Довик — любитель поесть. Он набирает на вилку много, и жует долго, и вздыхает от удовольствия, но в основном уже занят тем, что представляет себе следующий кусок. Поэтому умыкнуть у него этот кусок необыкновенно приятно. Он нагружает на вилку понемногу от каждого овоща, который есть в салате, по кусочку желтого и белого от яичницы, потом стружку сыра, затем немного селедки — и тогда, за секунду до того, как все это попадет в его рот, я протягивала свою вилку и сбрасывала все это обратно в тарелку, и он смеялся и сердился.