Ночной портье - Ирвин Шоу

— В компании, — угрюмо повторил Билл. — А какого черта вы здесь?

— Забыл свой ключ, — объяснил я, сознавая, как невероятно глупо то положение, в коем я очутился, и как трудно из него выпутаться. — А горничная по ошибке открыла ваш номер.

— А почему у вас в руках мой ботинок?

Вопросы он задавал все более повышенным тоном. Я поглядел на ботинок в руке, как если бы увидел его впервые.

— Честно говоря, не знаю, — ответил я и выронил из рук ботинок.

— Ах, часы! — вдруг вскричал он. — Проклятые часы!

Я машинально взглянул на часы на руке. Было десять минут одиннадцатого.

— Понятно, откуда у вас эти окаянные часы, — угрожающе произнес он. — Подарок моей жены. Моей проклятой дуры.

— Что вы… что вы… это же просто маленькая шутка, — лепетал я, с ужасом сознавая, что мои объяснения лишены всякого правдоподобия.

— Каждый год она влюбляется в какого-нибудь идиота, лыжного инструктора, и дарит ему часы. Подарок открывателю сезона, — с горечью произнес он. — В этом году она выбрала просто лыжника. Вы открываете сезон.

— Нет, это всего лишь часы, Билл.

— Она ловкая сука, — грозя кулаком, воскликнул Билл. — Но я-то думал, что хоть на этот раз она с тем, кому можно доверять.

Неожиданно он начал всхлипывать. Это было ужасно.

— Успокойтесь, Билл. Прошу вас, — умолял я. — Клянусь, ничего не было.

— Клянетесь, — сквозь слезы проворчал он. — Все постоянно клянутся. — Внезапно он схватил меня за руку и рванул часы. — Отдайте их сейчас же, сукин сын!

— Пожалуйста, возьмите, — с достоинством сказал я, расстегнул браслет и вручил ему часы.

Воспаленными глазами Билл оглядел часы и, подойдя к окну, открыл его и выбросил их. Я воспользовался паузой, поднялся и встал на костылях. Билл круто повернулся и вплотную подошел ко мне. От него пахло виски.

— Следовало бы исколошматить вас, но калек я не бью. — Он слегка ткнул меня в гипсовую повязку, и я немного закачался на костылях. — Не знаю, какого черта вы торчали здесь у меня, и не желаю знать. Но чтоб завтра утром духу вашего не было в отеле и вообще в городе. Иначе я сам вышвырну вас. Когда швейцарская полиция займется вами, вы пожалеете, что увидели их горы и снега.

Слоун поднял с полу мой правый ботинок, который я до того снял с ноги, и тоже выбросил его в окно. Странная, причудливая месть.

Потом он тяжело, словно раненый медведь, опустился в кресло и громко зарыдал. А я на костылях поспешно покинул комнату.

На другой день рано утром я был в поезде, увозившем меня в Давос, тоже лыжный курорт в двух часах езды от Сан-Морица. Давос знаменит своими долгими спусками с гор, но я не собирался их опробовать. Мне уже опротивела зима, румяные самодовольные лица, поскрипывание снега под ногами, звяканье колокольчиков на санях, цветастые лыжные шапки. Я тосковал по ленивому теплому югу, где почти любые решения можно с легким сердцем откладывать на завтра. Перед тем как купить билет, я раздумывал, не отказаться ли мне от дальнейших поисков, чтобы отправиться в Италию, Тунис или на средиземноморское побережье Испании, а там разгуляться на последние денежки. Но первый поезд отходил на Давос, и я воспринял это как знамение Божие, обрекавшее меня остаться на зиму в холодной стране.

Из окна вагона открывался самый величественный в мире горный ландшафт со вздымавшимися ввысь вершинами гор, бездонно жуткими ущельями и ажурными мостами, перекинутыми через пенистые воды. На ясном лазурном небе надо всем царило, сверкало и переливалось ослепительно яркое солнце. Однако меня никак не трогали все эти красоты.

Прибыв в Давос, я первым делом отправился в больницу, чтобы с моей ноги сняли гипсовую повязку, и решительно отклонил все попытки двух врачей предварительно сделать рентгеновский снимок.

— Скажите хотя бы, когда и где был наложен гипс? — спросил один из врачей, когда я весело соскочил со стола после снятия повязки.

— Вчера в Сан-Морице.

— А, в Сан-Морице, — и оба врача многозначительно переглянулись.

Врач помоложе проводил меня к окошечку кассы, чтобы убедиться, что я расплатился. Сто швейцарских франков. Выгодное для них дельце. Выходя из кабинета с чемоданами в руках, я готов был поклясться, что услышал, что один из врачей пояснил кассиру, что я американец. Словно все американцы такие чокнутые.

Сев в такси, я после короткой борьбы с немецким языком все же ухитрился объяснить водителю, что хочу остановиться в отеле подешевле. Он повез меня по городу, мы проезжали один отель за другим. До войны Давос считался туберкулезной столицей, но теперь все лечебные учреждения превратились в спортивные отели. Бесконечный ряд пустых балконов, где прежде тысячи укутанных больных, кашляя кровью, грелись в лучах зимнего солнца, напоминал об этом прошлом Давосе.

Наконец таксист привез меня к небольшому загородному дому своего зятя. Тот сносно говорил по-английски, и мы мило договорились. Плата за комнату с ванной была не такой уж маленькой, но более или менее подходящей после ужасных расходов в Сан-Морице.

Комната с узенькой кроватью была совсем крохотной: в ней не помещался мой большой чемодан. Владелец объяснил, что я могу держать его в коридоре, так как в Швейцарии нет воровства. Я едва удержался от смеха.

Наскоро распаковал вещи, беспорядочно побросав чужие шмотки в стенной шкаф. Смокинг оставил в чемодане. Несколько раз в Сан-Морице я надевал его, хотя особой ностальгии по этим случаям не испытывал. С удовольствием верну его законному владельцу, если этот тип встретится мне в Швейцарии.

Приняв ванну, я отмыл ногу от следов гипсовой повязки и, вернувшись к себе в комнату, впервые надел доставшуюся мне чужую спортивную куртку. Когда я засовывал в ее внутренний нагрудный карман бумажник с оставшимися у меня деньгами, там что-то зашуршало. Нащупав это, я вытащил сложенный пополам листок. Розовый, надушенный, исписанный мелким женским почерком.

У меня задрожали руки, я тяжело опустился на кровать и стал читать.

В письме не было ни адреса, ни даты.

«Любимый, дорогой мой, надеюсь, Вы не сходите с ума оттого, что в этом году я не смогу приехать в Сан-Мориц. — Дрожь пробежала у меня по всему телу, словно снежная лавина низверглась с вершин окружающих гор и потрясла все вокруг. — Мой бедняга Джон три дня назад вернулся с охоты с переломом бедра. Местный врач, который, должно быть, практиковал во времена Крымской войны, только разводил руками, когда его спрашивали о диагнозе. Пришлось везти больного в Лондон. Там хирурги затеяли бесконечный спор, надо ли оперировать или нет, а мой благоверный лежал и стонал от боли. Естественно, что его любящая супруга не могла носиться по склонам Альп, пока несчастье было так свежо и ужасно. Итак, я моталась туда и сюда, принося в больницу цветы, джин и уверяя больного, что на следующий год он снова отправится на охоту, которая, как вы знаете, его главное и, по существу, единственное занятие в жизни.