Бегство в Египет. Петербургские повести - Александр Васильевич Етоев

Дальше вышло и вовсе странное – страх ушёл, будто его и не было, и мы по скату, как по невиданному трамплину, смело поскользили вперёд и приземлились на крышу флигеля. И уже на пожарной лестнице, по которой мы спускались во двор, я помедлил и посмотрел вверх. На доме, на гребне крыши, стоял нестрашный маленький человечек и размахивал чем-то мелким, похожим на пластмассовый ножик из игрушечного набора для малышей.

Мы вспомнили, где слышали этот голос. Ну конечно, он принадлежал тому типу, который тёрся у ворот автобазы. Всё сходилось, включая надпись на мохнатой руке «хирурга». Получалось, тёрся он неспроста, а вынюхивал и выглядывал нас? Пожалуй, выходило, что так.

Дело было возле булочной на Садовой, за два дома от кинотеатра «Рекорд». Мы прогуливались по тротуару на солнышке и лениво выковыривали изюм из булки, купленной на двоих со Щелчковым. На тротуаре вроде не было ни горбинки, но мой приятель умудрился споткнуться на ровном месте.

– Эм зэ пэ, – сказал я на всякий случай.

– Чего-чего? – поднимаясь, спросил Щелчков.

– Мало заметное препятствие, «эм зэ пэ» сокращённо, – объяснил я.

Щелчков задумался, потом своей половинкой булки бухнул мне с размаху по темечку. Не больно, но засохшие крошки с головы перекочевали за воротник.

– У бэ пэ гэ тэ, – объяснил он. – Удар булкой по голове товарища.

– Вот вы где, – сказал Шкипидаров, неизвестно откуда взявшийся. – Я все дворы облазил, думаю, куда вы запропастились? На Фонтанке крокодила поймали, а на Канонерской пожар.

На крокодила мы не отреагировали никак, зато, услышав про Канонерскую улицу, сразу же навострили уши.

«Канонерская, – было написано на колечке, отыскавшемся в чердачной пыли, – дом один, тринадцатая квартира». И фамилия хозяина попугая подозрительно совпадала с той, что носил потерявший валенки. Кочубеев – и там, и здесь.

Есть фамилии редкие, есть не очень. Тот же Шкипидаров, к примеру. На нашей улице и в её окрестностях Шкипидаровых хоть косой коси. У нас в школе несколько Дымоходовых, пять Бубниловых, четверо Шепелявиных. И никто из них друг другу не родственник. Семиноговых в нашем классе двое плюс в соседнем ещё один. Это всё фамилии частые.

А у нашего учителя по труду фамилия Раздолбайкорыто. Вот фамилия по-настоящему редкая. Не какие-нибудь Тряпкин или Жабыко.

Кочубеев – фамилия, возможно, и не особо редкая, но и частой её тоже не назовёшь. Почему-то я нисколько не сомневался, что владелец говорящего попугая и человек, потерявший валенки, одно и то же лицо. И почему-то я был уверен, что горит именно та квартира, куда вёл попугаев след.

Когда мы прибежали на Канонерскую, здесь уже собралась толпа. Во втором этаже углового дома, свесив с подоконника ноги, сидел хмурый пожарный в каске и сосредоточенно раскуривал папиросу. Вялые струйки дыма выползали из-за его спины и растекались по стене дома. То ли всё уже потушили, то ли только начинало гореть. Новенькая пожарная машина, перегородившая половину улицы, отдыхала с выключенным мотором, а серая кишка шланга, не размотанная, оставалась на барабане.

Пожарный, что раскуривал сигарету, наконец её раскурил и добавил к струйкам дыма свою, табачную.

– Эй, товарищ! – крикнули ему из толпы. – Добровольцы не требуются? Мебель, там, выносить или, может, шмотки какие?

Человек на подоконнике усмехнулся, зорким глазом поводил по толпе, но, не приметив среди лиц говорившего, помотал головой.

– Загибонис! – крикнул он кому-то в квартире. – Тут нам помощь гражданин предлагает. Шмотки хочет выносить из пожара. Как там нынче у нас со шмотками?

– Ты ему, Копыткин, скажи, – весело ответили из квартиры, – если, значит, помощь и требуется, то только, значит, по похоронной части. А со шмотками… – В квартире хихикнули. – Со шмотками ситуация следующая. – Голос из квартиры умолк, потом чем-то там внутри зашуршали, и из мутной глубины комнаты вылетел растрёпанный ком. В воздухе он разлетелся на части, и над вскинутыми лицами зрителей замелькали пёстрые лоскуты обгорелого тряпичного хлама.

Тряпичный дождичек закончился быстро. Обугленные куски материи бесшумно упали на мостовую. Ветер понёс их по Канонерской, и мы следили заворожённым взглядом, как мимо нас, возле наших ног, несло клочья пепельно-серой ваты, какие-то бесцветные колоски, хвостик галстука в зелёный горошек, резинку от спортивных штанов.

Щелчков нагнулся, протянул руку и выхватил из мусорного потока обгорелый ярко-красный носок с круглой дыркой в районе пятки. Я принюхался и покачал головой. Горький запах жжёной материи не хотел заглушать другого, непонятного, но очень знакомого – сладкого и одновременно солёного, с лёгким привкусом увядшей берёзы. Будто воблу сварили в сахаре, перемешивая берёзовым веником.

За спиной завыла сирена. Боками раздвигая толпу, старенькая «скорая помощь» медленно подъехала к дому. Двое санитаров с носилками, протопав по асфальту к парадной, скрылись за ободранной дверью. Примерно через десять минут они вышли из парадной к машине. Их халаты почернели от сажи, лица были неулыбчивы и унылы. На носилках, накрытое простынёй, лежало чьё-то неизвестное тело, судя по очертаниям – человеческое. Когда носилки вталкивали в машину, как-то так их неудачно качнули, что с носилок из-под сбившейся простыни свесилась мужская нога, покачалась на коленном шарнире и нырнула обратно под простыню.

Сердце у меня защемило – на ноге у жертвы огня был в точности такой же носок, как тот, который мы подобрали только что. Только наш, с мостовой, был левый, а на жертве пожара – правый.

Я вспомнил пустую набережную, удаляющиеся шаги человека в розовой рубашке навыпуск, его сиреневые спортивные штаны, арию мистера Икс, которую он насвистывал на ходу. Знать бы мне в то ясное утро, что шаги удаляются навсегда, остановить бы, крикнуть ему погромче: дяденька, пожалуйста, не шутите с огнём, курите только в специально отведённом для курения месте, не ложитесь с папиросой в кровать и никогда не оставляйте спички несовершеннолетним.

Медицинская машина уехала. Делать здесь нам было, в общем-то, нечего. Не торчать же среди зевак и ждать, когда уедут пожарные.

– Смотри, – вдруг сказал Щелчков и показал на кого-то пальцем.

Я посмотрел и ойкнул, снова ойкнул и втянулся в