Жаркий сезон - Пенелопа Лайвли

Пока дочь была маленькая, Полине часто снились кошмары: Тереза падает под колеса грузовика или вываливается из дверей поезда, а она сама ничего с этим поделать не может. Иногда это были не сны, а разыгравшиеся фантазии, которые никак не удавалось усмирить — мозг упорно рисовал картины того, что могло случиться. Однако ничего из этого не сбылось. Полина уберегла дочь и от летящих грузовиков, и от раскрывающихся дверей. Тереза теперь взрослая женщина, здоровая душой и телом. И Полина видит, что беду нельзя ни угадать, ни предупредить, что несчастье может в любую минуту подкрасться при свете дня, и все по ее вине. Я это сделала, думала она, глядя на Терезу с Морисом после свадьбы. Не хотела, но сделала.

Итак, рядом, но пребывая на противоположных полюсах, они в мягком предвечернем свете шагают по дороге. Сегодня Тереза разговорчива, а Полина отмалчивается. Тереза в какой-то момент даже покосилась на мать, недоумевая, что не так. Они взбираются по склону, выпускают Люка побегать в траве у живой изгороди, затем переваливают через холм и спускаются в ложбину, где на бетонном островке стоят два здания птицефермы.

— Похоже на тюрьму, — говорит Полина. — Немудрено, что их ставят подальше от людских глаз.

— Это не такая птицефабрика, где куры сидят в тесных клетках. А ты была внутри? Кажется, там сейчас кто-то есть.

В конце дороги стоит машина, одна из тех развалюх, что ежедневно снуют мимо «Далей». Как раз когда они подходят, из ближайшего помещения показывается рабочий. Тереза машет рукой.

— Это он катал Люка на тракторе, — объясняет она Полине. — Добрый день! А можно нам заглянуть внутрь?

— Если вони не испугаетесь.

И впрямь, из открытой двери несет вонью — не домашним, органическим запахом скотного двора, а таким густым и тяжелым смрадом, что ждешь увидеть клубящиеся зеленые миазмы.

— Ой! — говорит Тереза и тут же добавляет: — Боже!

Рабочий с мешком как раз заходит внутрь, и пол волной откатывает от его ног — это желтый движущийся ковер, целое море цыплят, которое ходит в берегах, закручиваясь водоворотом у кормушек. Там, где оно отхлынуло, остаются недвижные желтые кучки, которые рабочий собирает в мешок.

— Что вы с ними делаете? — спрашивает Тереза, глядя на мешок с цыплячьими трупиками.

— Выбрасываем лисам, — лаконично отвечает рабочий. — Приходите ночью — увидите кольцо зеленых глаз в темноте.

Он показывает устройство фермы: свет, который включается и выключается автоматически, термостаты, управляющие вентиляцией, механизм, бесперебойно подающий зерно в кормушки.

Видно, что он гордится здешней технической оснащенностью.

— Эта штука может работать почти что сама по себе.

— А если отключается электричество?

— Вот тогда худо. Приходится ехать сюда и все делать руками.

Во втором здании цыплята постарше, голенастые, уже оперившиеся. Более грубый, более толстый ковер, который гуще всего у кормушек. Рабочий называет цифры: столько-то граммов зерна на голову, такой-то привес в первые шесть недель, такой-то — в следующий период.

Подходит Морис и тоже заглядывает внутрь.

— А что потом? — спрашивает Полина у работника.

— Приезжают забойщики. Они управляются за одно утро. А мы чистим помещение и запускаем новых цыплят.

— Современная ферма, — говорит Морис. — Ну что, как насчет куриного салата на ужин?

Тереза подняла Люка и показывает ему цыплят:

— А я читаю ему Беатрис Поттер.

— Читай дальше. Иначе откуда у него сложится правильный образ деревенской жизни?

Морис кладет руку Терезе на плечо, и Полина внутренне сжимается.

— Мой муж острит, — объясняет Тереза работнику, который стоит рядом, закинув за плечо мешок. — Извините. Мы вас задерживаем.

— Ничего-ничего. Я достану одного, показать малышу.

Он ставит мешок на землю и роется в желтой копошащейся массе. Вытаскивает одного пучеглазого птенца и держит перед Люком.

Люк смотрит во все глаза. На его лице молниеносно сменяются чувства: удивление, недоверие и, наконец, страх. Он вцепляется Терезе в ногу.

— Вот смотри, Люк, — говорит Морис. — Куриная котлетка. Или петух в белом вине.

Он смотрит на Полину, ожидая поощрительной улыбки.

Полина отводит глаза.

— Что ж, — говорит работник. — Жизнь у них короткая и веселая. Они же ничего не понимают.

Он бросает цыпленка обратно и закидывает мешок за спину.

— Спасибо, — говорит Тереза. — Мы пойдем, не будем вам больше мешать.

Они идут назад к дороге.

— Правда, было интересно? — спрашивает Тереза Люка. — Будешь это вспоминать, слушая про курочку Пеструшку.

— Или ужиная куриным карри. — Морис вновь смотрит на Полину. — Сейчас твоя бабушка думает, что у меня вульгарное чувство юмора.

— Я вообще в данную минуту о вас не думаю, — отвечает Полина.

Морис опускает уголки губ — школьник, которого отчитали. Тереза расстроена: зачем мама портит такую чудесную прогулку? Однако Морис не дает этому неприятному эпизоду омрачить их настроение. Он заводит разговор про сельское хозяйство. Мол, оно — единственное производство, которое притворяется не промышленностью, а общественным служением, не подлежащим критике и контролю. Тереза говорит: «Да, но…», и «Я бы сказала, что…», и «А как в таком случае насчет?..» Люк снова поет песню зреющей пшенице, а Полина идет, чуть отстав от Терезы с Морисом, и примечает различные обстоятельства. Например, что Морис излучает довольство, словно кот, слизавший сметану. Примечает потому, что лучше других разбирается в подобных вещах, так что всю обратную дорогу и впрямь думает вовсе не о Морисе.

Полина и Гарри завтракают за кухонным столом. Вернее, Гарри пьет кофе, а Полина сидит напротив, не ест и не пьет. Между ними висит тишина. Полина смотрит на Гарри, тот прячет глаза. Вбегает Тереза, тощая, с косичками:

— Мам, где мои физкультурные тапочки?

— Рядом со стиральной машиной.

Тереза убегает.

— Почему? — говорит Полина наконец. Не «почему она?». Не «почему вообще кто-то?». Просто «почему?».

Гарри поднимает глаза. Он не тянется одним пальцем к ее запястью. Просто смотрит. Затем пожимает плечами.

— Это жизнь, Полина, — говорит он. — Я ничего не могу с собою поделать.

Полина с Люком в саду — смотрит за ним, пока Тереза отдыхает. Смотреть за Люком значит ходить следом по блуждающей траектории и вмешиваться, когда малыш делает попытку чем-нибудь себе навредить. Люк пересекает лужайку, плюхается на колени перед высокой травой под яблонями, изучает колышущуюся прерию. Полина силится увидеть мир его глазами: дерганый, как домашнее видео, встающий на дыбы, чтобы тебя уронить, полный чудес. Здесь женщина может обернуться деревом, мужчина — жуком. Здесь свиньи парят в облаках. Вселенная Люка — явленная фантазия, он обитает в непредсказуемом измерении, где ничего не знаешь заранее и где почти все — впервые. Где нет ни прошлого, ни будущего, а только одно бурное настоящее.