Правда и другая ложь - Саша Аранго

Генри вышел из бара. Пожав руки нескольким посетителям, он подписал у стойки отеля пару книг, поговорил с постояльцами. Бетти не выходила. Вскоре Генри, ни разу не обернувшись, вышел из отеля один.

Как он энергичен, восхитилась Гонория. Широкие плечи, атлетическая фигура, как обычно, произвели на нее большое впечатление. Сердце, остановись или разбейся. Она очень хорошо помнила эту фразу из романа «Особая тяжесть вины». До знакомства с Генри Гонория думала, что литератор должен ходить сгорбленным под тяжестью своих мыслей. Его давит внутренняя сила, разрывают душевные противоречия, и писатель влачится по миру, неся этот страшный груз. Истинный художник всегда болен, говорил Фернандо Пессоа, который всю жизнь ожидал падения в бездну. Слепой Борхес спорил с Божественной иронией в бесконечной библиотеке символов. Однако Генри Хайден сохранил спортивную форму, был воплощением дисциплины и самоконтроля и одновременно сказочным художником.

Купюра по-прежнему лежала рядом с недопитым кофе. Гонория прикинула, сколько времени ей надо работать, чтобы столько получить, и поменяла купюру на более мелкие деньги.

В третьей кабинке слева кого-то сильно рвало. Спуск воды, рвота, потом все сначала. Гонория сразу уловила запах ландыша, а в щели под дверью кабинки увидела знакомую пеструю сумку. Она вошла в кабинку, подняла крышку унитаза, задрала юбку – лишь для того, чтобы воспроизвести нужные звуки. Между приступами рвоты слышался тихий плач, больше похожий на детское хныканье.

Это был настоящий подарок, сладкая награда – вторгнуться в интимную жизнь соперницы. От радости Гонория едва не забыла спустить воду. Смерть жены Хайдена могла, конечно, поразить и эту падаль, но на истинные чувства она все равно не способна. Должно быть, между ними произошло нечто, достаточно драматичное для того, чтобы заставить ее плакать, а его уйти. Радуясь, Гонория слушала, как ее соперница кашляла, наверное, плюясь кровью, а затем вышла из кабинки, чтобы прополоскать в умывальнике рот.

Надо было выждать время, которое каждая женщина тратит на то, чтобы поправить перед зеркалом прическу. Гонория принялась рвать туалетную бумагу и еще раз спустила воду. Маскировка была безупречной. Потом наконец раздался стук каблуков. До Гонории донесся стук закрывшейся двери. Подождав еще минуту, она вышла из кабинки, готовая к тому, чтобы встретить Бетти, если та не вышла из туалета, а решила ее подстеречь. Надо будет разыграть удивление, перекинуться с ней парой фраз. Но в туалете было пусто. Соперница ушла.

В мусорном ведре лежала пустая упаковка метоклопрамида. На пачке было написано: «Не для продажи», а ниже красовалась печать гинеколога. Инструкции в пачке не было. Гонория порылась в ведре, но не нашла ничего, кроме накладных ресниц, грязных гигиенических салфеток и использованной губной помады.

В аптеке недалеко от отеля Гонории Айзендрат объяснили, что в первом триместре беременности метоклопрамид противопоказан и его лучше не принимать. Но многие беременные женщины, сказала женщина-провизор, сделав озабоченное лицо, тем не менее все равно его пьют. Ее и саму страшно мучила тошнота – это проклятье будущих молодых мам.

Гонория Айзендрат поехала домой на автобусе. Она сошла на одну остановку раньше, чтобы пробежать до дома пешком. В прихожей она торопливо переобулась, налила попугаю воды, бросилась животом вниз на диван, прижалась лицом к подушке и испустила дикий вопль.

Небритый, без передних зубов, Обрадин выглядел как тыква на Хеллоуине, но тыква бородатая. Большую часть времени он курил у открытого окна спальни на втором этаже своей лавки, демонстрируя всем прохожим свой щербатый рот и глядя на невидимое за фасадами домов море. Между тем в деревне продолжали судачить о возможных причинах его припадка. Хельга молчала, как кремень, чтобы не лить воду на мельницу слухов. Некоторые намекали на шизофрению, другие, правда, утверждали, что у него в мозгу что-то лопнуло. Во всяком случае, все это были чистые спекуляции.

Все последующие дни Обрадин тоже не выказывал ни малейшего желания выйти из спальни и спуститься в лавку. Всю торговлю взяла на себя Хельга. Она все время висела на телефоне, но воспользовалась случаем, чтобы поменять замок на двери погреба и убрать идиотские фотографии рыб с витрины.

На Вознесение Девы Марии – стоял чудесный августовский день – в лавку приехал Генри. Он был в прекрасном настроении и белой панаме. Его жена утонула всего две недели назад, но на лице Генри не было никаких признаков траура. Однако каждый печалится по-своему, и кто может сказать, как должен выглядеть траур? Машину он припарковал у тротуара и достал с заднего сиденья букет цветов и испанское мыло для Хельги и помазок из барсучьего меха для Обрадина.

Хельга рассказала Генри всю печальную историю, большую часть которой он уже знал. Он сунул Хельге толстый конверт с деньгами, чтобы она втайне от мужа купила новый мотор для «Дрины».

– Поиграй в лотерею, – шепнул он ей на ухо. – Дождись розыгрыша, а потом зачеркни пять верных цифр, понятно?

Хельге было понятно, и она поцеловала Генри обе руки. Потом Генри извлек из «Мазерати» еще одну картонную коробку и поднялся на второй этаж, в спальню к Обрадину. Так как обе руки были заняты, Генри не стал стучаться, а просто открыл дверь, нажав локтем на ручку.

– Что с тобой приключилось, дружище? – спросил он и поставил на кровать картонную коробку и подарок. Генри сразу заметил, что половина супружеского ложа была нетронута. Значит, Хельга спала где-то в другом месте.

– Я привез тебе бритвенные принадлежности.

Серб неподвижно стоял посреди комнаты в горе окурков высотой со средний муравейник.

– Фто ты хофефь?

Генри уважительно посмотрел на прореху в зубах Обрадина.

– Колоссально! Ты можешь вешать белье между зубами. Надо все же быть поосторожнее… Но вот, взгляни.

С этими словами Генри извлек из картонной коробки ультразвуковое пугало для куницы на солнечных батареях.

– Смотри, вот решение. Ультразвук. Ты только послушай.

Генри включил аппарат. Раздался невыносимый вой. Мужчины заткнули уши. Генри выключил сирену.

– Но есть одна проблема. Я не знаю, какую частоту использовать, чтобы звук действовал на куницу, но не пугал собаку.

– И фто? – равнодушно спросил Обрадин.

– Ну, ты ведь знаешь Пончо, он такой же чувствительный, как ты. Он же свихнется, если я включу эту адскую сирену. Помоги мне отрегулировать частоту. Мы выгоним куницу и покурим. Фто ты об этом думаефь?

Генри от души расхохотался. Он уже давно уверовал в то, что сочувствие лишь замедляет процесс выздоровления. Хорошая шутка помогает больному встать на ноги скорее, чем слюнявое сочувствие.

Обрадин и в самом деле улыбнулся. Генри бесцеремонно зажал ему рот.

– Только ничего не говори, сербский горшок, а то я опять рассмеюсь. Пошли. Сейчас мы поедем к зубному врачу.