Волчок - Михаил Ефимович Нисенбаум

где за день в обстановке предельной доверительности люди могут узнать друг о друге столько, сколько в обычной жизни и за год не узнаешь. Вдруг Алексею хотелось завести знакомство с кем-нибудь? Мы не успели договорить. Где-то совсем близко отворилась дверь, и из-за угла вынырнул Вадим Маркович.

– Так вы на «Стирке», – произнес он задумчиво. – Интересно, что вы об этом скажете. Алексей, а вас я бессовестно обманул.

Оказывается, на прошлом тренинге Крэм обещал подарить Алексею свою книгу, но позабыл. Пока они обменивались поклонами и комплиментами, перерыв закончился. Из прихожей пахнуло холодным воздухом и веселыми голосами. О личных причинах я так ничего и не узнал.

При виде Крэма почему-то вспомнилось, что Мацарская до сих пор числится его официальной женой и считается другом. Не хотелось вникать во все это, но думалось помимо воли. Когда-то два человека были парой, жили вместе, растили ребенка, возможно любили друг друга, занимались общим делом. Но главное, доверяли друг другу в той небывалой степени, какая невозможна ни между родителями и детьми, ни между друзьями, ни между любовниками – только между мужем и женой. Однажды они расстались. Не знаю, как, когда, почему, не важно. У каждого началась своя особая жизнь с другими любовниками, супругами, с другими тайнами. Конечно, можно оставаться друзьями, «что бы это ни значило». Но какова должна быть мера взаимной нечувствительности, чтобы долгие годы продолжать работать вместе? При этом Мацарская наверняка знает, что и новые жены обретаются здесь же. Или нечувствительность ее чисто внешняя? Впрочем, это же психологи. У психологов все не как у людей.

Закончился антракт, и спектакль возобновился. Нас то превращали в говорящую газету, то помещали в лифт времени: мы выходили на две тысячи таком-то этаже и описывали то, что видим. Потом мы менялись телами и рассказывали, что чувствуем изнутри другого. Время от времени мой взгляд задерживался на Ужищеве и словно просыпался. Казалось, Алексей не замечает происходящего, но приглядывается к играющим и пытается понять причину, по которой люди предаются таким нелепым занятиям. На секунду при виде этого напряженно-отрешенного лица становилось не по себе, но объявлялась новая игра, и веселье возвращалось.

На середину комнаты выкатили черное кресло на колесиках и предложили представить, что это вовсе не кресло, а то, от чего мы хотим избавиться, будь то страх, нелюбимая работа, ненужное знакомство, мешающая привычка. Гости отталкивали кресло, и оно ехало к стене, загороженной рядами поставленных друг на дружку стульев. Некоторые толкали кресло осторожно, другие вкладывали в толчок настоящую страсть, а девушка в черной шляпе – ее, кстати, звали Владислава – двинула несчастное кресло с такой силой, что оно перевернулось кверху колесиками.

За окнами потемнело, на стенах и под потолком зажглись теплым огнем лампионы. Праздник на всех парах приближался к завершению. Мацарская сделала круг по комнате, поглядев на каждого из нас, и тихим голосом, словно самой себе сказала:

– У каждого из нас, милые, в будущем году случится важное событие, которое не отменить и которое может стать вашим путеводным маяком во времени. Давайте, все, кто хочет, встаньте лицом к двери и постарайтесь разглядеть это событие как можно подробнее. Может, это юбилей вашей мамы, может, новая должность, может, увлекательная поездка.

К двери встали многие, почти все. Удивительная это была сцена. Казалось, в комнате старинного доходного дома на Маросейке выстроилось маленькое посольство человечества, вглядывающегося в будущее. Не на всех лицах изображалась радость. Многие казались встревоженными, прислушивающимися к каким-то далеким звукам, сулящим неизвестность. Алексей и вовсе сидел где-то в углу на стуле, не глядя не только в будущее, но даже на других людей.

Вдруг я почувствовал, что мрачнею. Ничего особенно ужасного в будущем году не предвиделось, а вместе с тем в будущее смотреть совсем не хотелось, как не хочется смотреть в зеркало человеку, который недоволен собой. Дело не в прогнозах. Чувство было такое, словно я порезался о край бумаги. «Нужен план. План жизни! Срочно, сегодня же!» Оказывается, я совершенно не понимаю, куда движется моя жизнь. Варя? О господи. Душа моя оделась в черное, и мне захотелось выйти из рядов нашего маленького отряда и усесться рядом с Алексеем.

3

Через полчаса «Стирка» подошла к концу. Вокруг Мацарской благодарно толпились самые молодые из женщин, кто-то обменивался телефонами, кто-то делился печеньем. Увидев уже стоявшего в дверях Алексея Ужищева, я окликнул его.

– Вы к метро?

– Я бы выпил чего-нибудь. В шалман пойдешь? Я угощаю.

Он выглядел измученным. Не хотелось идти в ресторан, но еще меньше – домой. Мы молча шли по Маросейке. Мимо проносились машины, их скорость отдавала беззаботностью. В тайском ресторанчике таинственный свет красно-белых бумажных шаров едва освещал лица посетителей. Официант принес меню, зажег свечу внутри стеклянного пузыря и с поклоном пропал во мгле.

– Ненавижу все эти тренинги, – пробормотал Алексей. – Сил моих нет. Лучше гири тягать.

Я молчал, боясь спугнуть его.

– Вроде милые они люди. Вадим Маркович душка, Мацарская тоже. Даже точно милые. А какая от них польза? Лезут в душу, ковыряются, будто знают, как там все устроено. Делают вид, что ремонтируют, лечат. А сами не понимают ни бельмеса, не могут даже рассчитать, где остановиться, чтобы в мясо не воткнуться.

– Что-то в толк не возьму. Это дорогие, а главное, добровольные мероприятия. Зачем же вы ходите, тратите бешеные деньги, кучу времени, если вам это все таким бесполезным кажется?

– Давай на ты все же.

Он помолчал, уставившись в темноту. Я едва различал его лицо. Наконец, решившись, он вздохнул и заговорил опять:

– Год назад на следующий день после «Предновогодней стирки» от меня ушла жена.

Голос его сделался глухим, точно сукно. Позванивали кхонги, при этом казалось, что звон исходит от красных бумажных фонарей. Тихими тенями мелькали почти невидимые официанты, где-то в углу время от времени разгорался уголек сигареты, медленно освещая загадочное женское лицо.

С женой Алексей прожил пять лет. Детей завести не успели, но жили счастливо. Столько доброты, заботы, щедрости было в их семье, Алексей думал, что никому в мире не досталось такого счастья, как им двоим. Однажды Алексей по делам фирмы улетел на неделю в Норвегию, а когда вернулся, весь дом был украшен бумажными журавликами и самолетиками, причем на каждом разноцветными фломастерами было написано что-то радостное про его, Алексея, возвращение. Внезапные путешествия вдвоем – на выходные, подарки не к празднику, а по настроению, постоянно меняющийся, хорошеющий дом. Все было неправдоподобно, незаслуженно прекрасно.

Иногда он чувствовал, что Кате неспокойно. Она о чем-то задумывалась, умолкала, искала ответы на вопросы, которые ему никогда не задавала, в доме появлялись книги по психологии, точнее по каким-то загадочным «практикам». Вдруг сказала, что записалась в группу к какому-то Кириллу Тимофеевичу, которого называла