Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов - Григорий Сковорода

Друг. Не могу больше молчать, услышав блаженнейшее и сладчайшее имя светлого воскресения. Я, правда, между прочими и сам сижу в холодном смертном мраке. Но чувствую во мне тайный луч, тайно согревающий сердце мое… Ах, Памва! Сохраним сию божественную искру в сердце нашем! Побережем ее, дабы прах и пепел гробов наших не затушил ее. В то время что ли мы останемся такое? Разве единый прах и смерть?.. Огня истребить не можем. Не спорю. Но что самим нам делать без огня? Какая польза нам в том, что имеем в себе плоть и кровь? Знай, что ей должно опуститься в петление. В то время погибать ли нам без конца? И мы не иное что, разве мечта, сон, смерть и суета? О премногобедственное ж наше состояние, если все-нá-все одно только есть тленное без вечности, если, кроме явного, ничего не имеется в нем тайного, в чем бы существо наше, как на твердом основании, держалось, если всяческая суть суета и всяк человек живущий.

Подлинно ж теперь, если так сильное твое царство, о горькая смерть, непобедимая твоя победа, о ад! Кто или что может противиться тленным вашим законам, все в прах без остатка обращающим? Ах, беда! Погибель! Болезнь! Горесть! Мятеж… Слышите ли? Понимаете ли? Какой сей есть язык?..

Памва. Господи! Избави душу мою от уст сих неправедных… от языка непреподобного, от человека неправедного… Язык их есть меч острый, гроб открытый.

Друг. Вот точный яд аспидов, жало греховное, язык змиин, низводящий Адама в труд и болезнь!.. Что ты нам нашептал, о древняя злоба и прелесть? Для чего ты очень высоко возносишь умирающую мертвость, и стареющуюся старость, и тлеющую тлень? Одна ли смерть царствует? И нету живота? Лесть одна без правды, и злоба без благости, и старость без юности, и тьма без света, и потоп без суши?.. Да запретит же тебе Господь, о потопный язык, реку вод лживых изблевающий, потопляющий матери Сиона младенцев, покрывающий мраком и облаком черным, низводящий в ад от Господа, на которого клевещешь с гордостию, уничтожая его царство и правду, юность и вечность, новую землю и живой род!.. Слушай же, бес глухой, язык немой и пустой! Понеже не признаешь пребывания Господня, исповедуя, что одна только смерть везде владеет, низводя все-на-все в ад нетления, того ради знай, что новый и нетленный человек не только попрет тленные твои законы, но совсем вооружен местью до конца тебя разрушит, низвергнет с престола твоего, сделав тебя из головы ничтожным ошыбом. Памва! Слушай, Памва! Зачем ты молчишь? Ведай, что ты уже познал путь твой. Не шепчет в твоем сердце, онемев, злой язык. Разве опять ожил? Разве опять болезнь грешного языка в утробе твоей обновилась? Опять колет меч душу твою? Видно, что для того молчишь, онемев и смирившись, не говоришь доброго, не вопрошаешь о мире Иерусалима.

Памва. Я давно уже тайно сей язык проклинаю в сердце моем.

Друг. Но для чего явно не поешь? Если действительно научился псалму Давидову, для чего со Исаиею возлюбленному твоему песни через весь день не простираешь? Если дал тебе Господь новые уста, зачем с Иеремиею не говоришь: «И отверстые уста мои к тому не затворятся»? Если согрелося сердце твое в тебе, должен ты в поучении твоем раздувать венчающую воскресение искру, пока возгорится ярость блаженного сего пламени и поест всю себе сопротивную тлень, пока наполнится огненная река Божия, потопляющая нечестивых. Согретое сердце есть огненный духа святого язык, новое на небеси и на земле поющий чудо воскресения. Не видишь ли, что во всех ветхое сердце, земной язык? Все боязливы, печальны, несыты, отчаянные, лишенные небесного параклитового утешения[80]. Сколь же, напротив того, мало, тех, о коих сказано: «На стенах твоих, Иерусалим, приставила стражи день и ночь, которые не перестанут поминать Господа». Мало сынов Амосовых для утешения людей Божиих. Не много Аввакумов, стоящих на божественной страже. О всех можно сказать: мертв с мертвым твоим сердцем. Железо пройдет душу твою. Сидишь во тьме, лежишь в гробу… О божественная искра! Зерно горчично и пшенично! Семя Авраамово! Сын Давидов! Христос Иисус! Небесный и новый человек! Глава и сердце, и свет всей твари! Пункт Вселенной! Сила, закон и царство мира! Десница Божия! Воскресение наше! Когда тебя уразумеем?.. Ты истинный человек из истинной плоти. Но мы не знаем такого человека, а которых знаем, те все умирают. Ах, истинный человек никогда не умирает. Так видно, что мы никогда истинного не видывали человека, а которых знаем, у тех руки, и ноги, и все тело в прах обращается. Но что свидетельствует камень Священного Писания? «Не стемнеют, – говорит, – очи его, и не истлеют уста его». Но где такой человек? Мы его никогда не видели и не знаем. Не разумеем ни очей, ни ушей, ни языка. Все то, что только знаем, на сие не похоже. Тут говорится о бессмертном человеке и нетленном теле, а мы одну грязь посели и ничего такого не видим, что бы не было не порчено. Итак, сидя в грязи и на нее надеясь, подобными ей и сами сделались. Очи имеем те, которыми ничего не видим, и ноги, ходить не могущие, и таковые же руки, лишенные осязания, язык и уши такого ж сложения. Вот как хорошо разумеем, что такое то есть человек. Кто ж из воскресших не скажет, что мы тень мертвая, что мы не прах, ветром колеблемый? Может ли нечувственная земля признать невидимого?

Памва. Скажи лучше по-Давидовому: «Исповедается ли тебе персть?» Брение и вода, мимо текущая, есть естеством своим всякая плоть, из стихий составленная, ров страданий и глубина тьмы. «Спаси меня, – вопиет Давид, – от брения, пусть не утону и от вод многих и глубоких». «Не мертвые восхвалят тебя…»

Друг. От сего ж то брения изводит нас помянутая царская дочь Давидова, чистейшая голубица и прекраснейшая дева, одев нас не бренными, но позлащенными в междурамии и посребренными духом Божиим крыльями. Сими окрылатев, возлетаем с Давидом и почиваем. Бросив земного Адама с его хлебом, болезни, перелетаем сердцем к человеку Павлову, к невидимому, небесному, к нашему миру, не за моря и леса, не выше облаков, не в другие места и века – единый он есть вовеки, – но проницаем в самый центр сердца нашего и души нашей и, минув все бренные и потопные мысли со всею крайнею внешностию плоти нашей, оставив всю бурю и мрак под ногами его, восходим через помянутой лестницы высокий восход и исход к животу и главе нашей, к истинному человеку, в нерукотворенную скинию и к его нетленной и пречистой плоти, которой земная наша храмина слабая тень и вид есть в рассуждении истинной, сопряженной во едину ипостась без слития естеств Божиего и тленного. Сей-то есть истинный человек, предвечному своему отцу существом и силою равен, единый во всех нас и во всяком целый, его же царствию нет конца…

Сего-то человека, если кто уразумел, тот и возлюбил, и сам взаимно любезным сделался, и одно с ним есть, как прилепившийся брению, и сам есть землею и в землю возвращается. А познавший нетленного и истинного человека не умирает, и смерть им не обладает, но со своим господином верный слуга вечно царствует, раздевшись, как из обветшалой ризы, из земной плоти, надев новую, сообразную его плоти плоть, и не уснет, но изменяется, приняв вместо земных рук нетленные, вместо скотских ушей, очей, языка и прочих всех членов истинные, сокровенные в Боге, как Исайя говорит: «Се спаситель твой придет, имея с собою мзду, или награждение, воздавая вместо железа серебро, вместо меди злато, полагая на основание твое камень сапфир, то есть небесную, нерукотворную храмину». Да будет Бог всяческая во всем твоем, а не мертвая земля и брение. Кто ли охотник к сему истинному животу, к сим блаженным дням? Сейчас вдруг, как молния, дастся тебе. Удержи только язык твой от зла и уста твои… О злой язык! О глава змиина! Начало горестных дней! Всех из рая выводишь, всех в бездну потопляешь. Кто даст на сердце наше раны и на помышления наши наказания премудрости? А иначе нельзя нам долой не упасть. К тебе прибегаем, о гора Божия, купина неопалимая, свечник златой, святая святых, ковчег завета, дева чистая и по рождестве твоем! Ты одна и рождаешь и девствуешь. Твое единое святейшее семя, един сын твой, умерший по внешности, а сим самым воскресший и воцарившийся, может стереть главу змиеву, язык, поносящий Господа…