Кровь слепа - Роберт Уилсон

— Но что именно им нужно и почему они так тебя обхаживают, ты не знал?

— Нет. Я наивно считал, что игру веду я сам, — сказал Якоб и, постучав себя по груди, вдруг издал смешок. — Это как с невестой: думаешь, что женишься на робкой девственнице, а выясняется, что в смысле опыта она даст тебе сто очков вперед!

— Когда же ты все выяснил?

— По возвращении из Парижа. Тогда же.

— В июне?

— Они пристально изучали меня и допрашивали самым тщательным образом. Мы все думали, что это из-за той истории со взрывчаткой. Но ничего подобного. Они желали удостовериться, что я чист и не имею нежелательных контактов.

— Так что спрашивали они у тебя, когда ты вернулся в Рабат?

— Ты готов услышать это, Хавьер?

— В каком это смысле?

— Узнав, ты становишься причастен. Отогнать это от себя, забыть ты уже не сможешь, — сказал Якоб. — Ты не просто будешь это знать, ты завладеешь ценностью — получишь в свое распоряжение людские жизни. Мою жизнь. Жизнь Абдуллы.

— Я прибыл сюда затем, чтобы ты не остался в одиночестве, — сказал Фалькон. — Какими бы наивными мы ни были, мы занимались этим вместе, и я не собираюсь покидать тебя сейчас. Поэтому расскажи мне все.

— Расскажи я это тебе, и ты окажешься со мной на моей галере, а это значит, что не сможешь поделиться ни с кем — ни со своими людьми, ни уж тем более с британцами или американцами.

— Чтобы принимать решение, надо сначала узнать суть дела.

— Никаких «а там посмотрим» здесь быть не может, Хавьер, — сказал Якоб. — Если то, что я тебе расскажу, покинет пределы этой комнаты, считай, я погиб. Тебе придется схоронить в себе то, что ты узнаешь. А они станут допытываться, всячески выспрашивать тебя.

— Ну давай уж, решайся! — сказал Фалькон.

Якоб пригладил волосы, приготовился.

— Маленькое предисловие, — сказал он. — Как тебе известно, первоначальной задачей МИБГ были не операции за рубежом, а изменение внутриполитического курса правительства Марокко.

— Они стремятся передать власть исламистам, подчинить всех и вся законам шариата, — сказал Фалькон.

— Именно. И ситуация в Марокко не менее сложна, чем ситуация в других восточных странах, окаймляющих юг Европы. Например, Турции. В них всюду идет ожесточенная борьба между религиозным и светским направлениями, борьба, в которой обе стороны прибегают к террористическим методам. Но Марокко все-таки отличается тем, что в нем правит династия Алауитов, ведущая свой род от зятя пророка Мухаммеда. Король Мухаммед Пятый в пятидесятые годы поддерживал борьбу за независимость и был за это выслан из страны. Таким образом, этот монарх пользовался доверием как религиозных, так и политических деятелей, и потому после завоевания независимости парламент поддержал его. Умер он рано, и в тысяча девятьсот шестьдесят первом году власть перешла к его сыну Хасану Второму, человеку очень жесткому, ни в грош не ставившему принципы демократии. Ведущие партийные деятели были изгнаны из страны, возобладали террор, политический сыск, действовала разветвленная система доносительства, но власть, однако, придерживалась светских законов. В тысяча девятьсот девяносто девятом году, с воцарением Мухаммеда Шестого, произошла некоторая либерализация — заговорили о правах человека, избирательных правах для женщин, политическом плюрализме. Фундаменталисты этих реформ не одобряли, но так как система государственной безопасности оказалась расшатанной, у фундаменталистов появился шанс.

— Организоваться для неповиновения.

— Правильно, но они нуждались в помощи извне. Им нужны были деньги, — сказал Якоб. — В период до одиннадцатого сентября ничего существенного не происходило, но как раз в это время налаживались связи и крепла организация, впоследствии получившая широкую известность как Аль-Каеда. Правоверные марокканские мусульмане испокон веков тянулись на Ближний Восток, как считалось, для получения образования. Но начиная с восьмидесятых годов события в Афганистане подлили масла в огонь, усилив идейный радикализм.

В результате к две тысячи первому году в Марокко сосредоточилось большое количество людей, готовых воспринять и разделить идеи Аль-Каеды. На первоначальном этапе существования МИБГ можно было уподобить новоиспеченной фирме, ждущей помощи от более крупной корпорации. Но, желая встретить сочувствие, ты должен иметь нечто привлекательное, некое блюдо, которое ты бы мог, так сказать, поставить на общий стол. Вот почему они и занялись операциями за рубежом. Но случилось это не вдруг, не вот так, — Якоб щелкнул пальцами. — МИБГ потребовались годы, чтобы упрочить свои позиции — наладить маршруты ввоза и вывоза наркотиков, организовать сеть поставщиков, ячейки, члены которых осуществляли наблюдения, выбирали мишени, продумывали акции, способы их осуществления, изготовляли удостоверения личности, фальшивые паспорта и сами бомбы.

Таким образом, желание расположить к себе превратило их в опытных, отпетых террористов. В настоящее время, — продолжал Якоб, — им нет нужды просить Аль-Каеду о денежной помощи. Деньги они получают от наркоторговли, мошеннических операций, взлома банковских кодов и всего того, что сами они считают не преступлениями, а справедливыми и оправданными атаками на западную цивилизацию. Все это они рассматривают как часть джихада. Окрепнув, нарастив мускулы и осмелев, они стали относиться к себе иначе. С успехом меняется сам фокус зрения. Они начали мыслить глобально. Зачем тратить усилия на свержение монарха в каком-то захудалом, богом забытом королевстве, когда возможна революция в мировом масштабе? Вернуть вновь все страны, от Пакистана до Марокко, а может быть и Андалузии, в лоно ислама, подчинить их исламскому закону и происламским правительствам, как это и было тысячу лет назад.

— Это мечта о джихаде, — заметил Фалькон. — Но как это осуществить? Пока что их влияние не так значительно: взрыв Торгового центра, убийства мадридцев и лондонцев, ездивших на работу в электричках, но от этого до воплощения их мечты на практике — путь огромный.

— Это они осознают, — сказал Якоб. — Усама бен Ладен заставил заговорить о них весь мир, дав им ощутить свою силу, лишь после две тысячи первого года по-настоящему формируется их идеология.

— Нет, но ты ответь, каким образом они собираются воплотить свои идеи в жизнь!

— Знаешь, Хавьер, в чем состоит самая серьезная ошибка Запада?

— В чем?

— Вы не верите в реальность угрозы. Вы считаете эти идеи бреднями какой-то кучки фанатиков, вылезших из своих глинобитных хижин и чертящих на песке идиотические планы переустройства мира.

— Я вовсе не склонен недооценивать способности этих людей, — сказал Фалькон. — Но я знаю и о том, что арабский мир не представляет собой сплоченного фронта.

— Лидеры арабского мира, — поправил его Якоб, — ставшие приспешниками Запада, действительно не представляют собой сплоченного фронта и не могут объединиться с бесправными палестинцами, с жителями расколотого Ливана, со зловещими и непостижимыми сирийцами, с колеблющимися турками, со страдальцами из оккупированного Ирака, с несносными иранцами. Но что ты скажешь о населении их стран, шестьдесят процентов которого — молодежь не старше двадцати пяти лет, молодежь, которая живет лишь верой и жаждой отмщения за несправедливость?