Жуков. Маршал на белом коне - Сергей Михеенков

На поля, на землю необходимо было вернуть крупного производителя сельскохозяйственной продукции. Но не помещика же. Поскольку деревня продолжала жить крестьянской общиной, пусть и надломленной переменами и потрясениями, но всё же крепким коллективом, решено было провести массовую и поголовную коллективизацию. Деревню загоняли в колхозы. Кулак мешал. Его необходимо было устранить как главную помеху.

Согласно инструкции, разосланной органам местной власти в районы коллективизации, у кулаков конфисковывали «средства производства, скот, хозяйственные и жилые постройки, предприятия производственные и торговые, продовольственные, кормовые и семенные запасы, излишки домашнего имущества, а также и наличные деньги». Работникам ОГПУ на местах из Москвы были разосланы свои инструкции, в которых, в частности, было и такое: «Кулаки — активные белогвардейцы, повстанцы; бывшие белые офицеры, репатрианты, проявляющие контрреволюционную активность, особенно организованного порядка; кулаки — активные члены церковных советов, всякого рода религиозных общин и групп, „активно проявляющие себя“; кулаки — наиболее богатые ростовщики, спекулянты, разрушающие свои хозяйства, бывшие помещики и крупные земельные собственники».

После нэпа, когда многие хозяева смогли встать на ноги, в категорию кулаков или, как тогда говорили, «местных кулацких авторитетов», «кулацкого кадра, из которого формируется контрреволюционный актив», можно было записывать половину деревни. И записывали.

Из Стрелковки и Чёрной Грязи прилетели нерадостные вести: многие зажиточные хозяйства, соседи и однофамильцы попали в списки на раскулачивание. Верно заметил один из биографов Жукова: «Советская власть как катком прошлась по Пилихиным»[33].

В скорняжной мастерской дяди вместе с Жуковым работал младший сын хозяина и двоюродный брат Георгия Иван Артемьевич Пилихин. Работал он, как и все Пилихины, усердно и с расчётом. Постепенно скопил некоторый капитал и выделился. В Дмитровском переулке купил конюшню и перестроил её. Часть здания переделал под квартиру, другая часть по-прежнему служила конюшней. Иван страстно любил лошадей. И выезд у него был славный. Не лошади — огонь. Он выступал жокеем на собственном жеребце по кличке Пороль Донер. Но в 1929 году советское правительство свернуло нэп, и частника-скорняка Ивана Михайловича Пилихина вместе с семьёй (женой и сыном) выслали из Москвы в Гжатск. Благо, что не на Енисей…

Георгий Жуков Пилихину-младшему и его семье ничем помочь не мог. Двоюродный племянник Жукова Анатолий Пилихин в своей книге, со слов родственников, так описал мытарства Ивана Пилихина: «Следователь требовал от богатеев отдать государству их золото. На одном из допросов супруга скорняка Ольга Игнатьевна сняла с ушей золотые серёжки и отдала их в руки следователю со словами: „Нет у нас, кроме этого, никакого золота. Всё, что имелось у мужа, он отдал“ По возвращении семьи из ссылки в 1930 году выяснилось, что их квартиру занимает представитель власти, проводивший следствие и получивший на лапу серёжки, которые носила его половина с выпученными глазами. Бездомным ничего не оставалось, как поселиться в подмосковном Новогирееве у родителей Ольги Игнатьевны».

Дальнейшая судьба младшего из двоюродных братьев Жукова весьма любопытна, поэтому я не могу не продолжить цитату из книги Анатолия Пилихина: «Иван Артемьевич до Великой Отечественной войны преподавал в профтехучилище скорняков. И часто сетовал: „Мехов нет. Молодёжь не на чем учить“. В послевоенные годы мастер работал в меховом ателье Московского Художественного Академического театра. Однажды ему поручили выполнить срочный заказ, поступивший от члена Политбюро ЦК ВКП(б) Л. П. Берии. Скорняку надлежало подобрать по окрасу и рисунку шкуры чёрно-бурых лисиц, чтобы через трое суток бригадой изготовить шубу для некой особы и близкой знакомой Лаврентия Павловича Берии. Пилихин тотчас приступил к работе, но неожиданно погас свет. Из ателье немедленно позвонили в Мосэнерго и предупредили энергетиков, что они могут сорвать задание… самого товарища Берии. Спустя 20 минут электрические лампочки зажглись.

Один раз „левой“ заказчицей у Ивана Артемьевича стала кинозвезда Любовь Орлова. Ей он сшил из щипаной нутрии так называемую шубу под обезьянку».

Иван Михайлович, как видно из пилихинской хроники, сложный период классовой борьбы пережил. Спасли профессия, приобретённая в отцовской мастерской, трудолюбие и мастерство.

А вот мать Ивана, вдова Михаила Артемьевича Пилихина, попала под каток советской власти в ходе подавления «крестьянского бунта».

Михаил Артемьевич умер в 1922 году. Своё дело он продал ещё в 1916-м, каким-то неведомым чутьём угадав, что эпоха свободного частного предпринимательства в стране безвозвратно миновала. Его вдова Ольга Гавриловна перебралась с дочерьми и внуками в деревню, подальше от бурных событий новой жизни. В Чёрной Грязи у них был добротный кирпичный дом с надворными постройками и флигелем. Родовую усадьбу Михаил Артемьевич при жизни не забывал, кое-какие денежки вложил в её обустройство, надеясь доживать свой век в тишине и покое на лоне природы. И вот в 1930 году решением местных властей вдову, её детей и внуков из их дома выселили во флигель. Скот реквизировали и угнали на колхозный двор.

По рассказам двоюродной сестры Жукова Анны Михайловны Пилихиной, доживавшей свой век в Чёрной Грязи, брат на этот раз вступился за них и написал в сельсовет письмо — «прислал бумагу, что семья раскулачиванию не подлежит».

После этого дом Ольге Гавриловне вернули. Правда, реквизированный скот с колхозного двора забрать не удалось. Когда она в 1934 году умерла, Пилихиных из дома снова выселили.

Так и жила Анна Михайловна, наблюдая, как новые хозяева постепенно разрушают родительский дом и ту жизнь, которую они налаживали из поколения в поколение. Дом, где, приезжая на родину, часто бывал и ночевал после гулянок в окрестных деревнях брат Егор, ей вернули лишь в 1991 году. Глава районной администрации Василий Прокопович Чурин рассудил так: документов на дом нет, но ведь маршал ясно написал в своих мемуарах, как ходил в Чёрную Грязь к своему дяде Михаилу Артемьевичу именно в этот дом, а значит, по закону, он должен принадлежать дочери владельца…

В 1964 году во время очередного приезда на родину Жуков навестит сестру. Дом дяди Михаила Артемьевича будет ещё чужим. Он посмотрит на него издали и скажет сестре:

— Давай-ка, Нюра, перебирайся ко мне на дачу в Сосновку. Будешь жить у меня. А?

— Ходить за твоей коровой! — засмеялась она. — Слышала, как ты её доишь. Нет, Егор, на родине доживать буду.

Будённому исполнительный и расторопный помощник нравился. За два московских года Жуков, по аттестации Будённого, «проделал очень большую работу по составлению руководства по подготовке бойцов и мелких подразделений конницы РККА», а также руководства по подготовке полковых школ и младшего начальствующего состава, «участвовал в манёврах УВО[34] в качестве полкового посредника», разрабатывал и организовывал учения. Резюме Будённого как непосредственного начальника было таково: «…тов. ЖУКОВ Г. К. является: