Затерянная в Париже - Барбара Картленд

Он подсадил ее в фаэтон и заплатил кучеру фиакра.

И только когда они отъехали, Уна заговорила, и в ее голосе слышались слезы:

— Я… за-забыла там шляпу.

Герцог улыбнулся.

— По каковой причине вам придется ходить простоволосой или позволить мне купить вам другую.

Она не ответила и принялась искать что-то в своей сумочке. Герцог достал из нагрудного кармана чистый платок и протянул его Уне.

Она взяла его и вытерла слезы.

— Извините меня… — сказала она очень тихо. — Я просто… н-не знала, что там кто-то есть…

— Зачем вы поехали в мастерскую?

— Я подумала… что там могли остаться… папины картины… я бы могла их продать… и купить вечернее платье… как вы хотели…

Ее голос звучал очень слабо, и герцог с трудом мог разобрать, что она говорила. Потом он понял и через некоторое время сказал:

— Вы ожидали, что там будет кто-то другой?

— Н-нет… этот художник только сегодня утром переехал туда.

Герцог молчал, и Уна снова заговорила:

— Он хотел, чтобы я для него позировала… и я решила, что… вполне смогу… если он заплатит… но я не знала… что женщины позируют… н-неодетыми…

Герцог был удивлен. Затем он решил, что она говорит не то, что на самом деле думала.

— Ваш отец ведь был художником, — резко сказал он. — Он не мог не рисовать натурщиц.

— Только маму… Он никогда не рисовал обнаженную натуру.

Герцог обдумал ее слова. Он предположил, что, если Уна никогда не была в мастерской художника, ей и в голову не могло прийти, что натурщицы позируют обычно совершенно обнаженными.

Он спросил:

— Почему эта свинья вас преследовала?

— Когда я с-сказала, что не буду позировать, он ответил, ч-что разденет меня…

— Это все, что он вам предлагал?

Уна замолчала и прижала платочек к лицу, хотя герцог заметил, что она больше не плачет.

Он сердито подумал, что такое больше не должно повториться. И тут же насмешливый голос в его душе спросил его, неужели она действительно оказалась такой дурочкой, чтобы попасть в столь невероятную ситуацию.

Страхи, которые он пережил, пока ехал на Монмартр, все еще сидели в нем.

— Послушайте, — сказал он. — Послушайте меня, Уна.

Она подняла глаза и он подумал, что из-за намокших ресниц ее лицо приобрело совсем детский трогательный вид.

— Вы больше никогда, — продолжал герцог, — никогда, и это приказ, не будете одна гулять по Парижу! Вы понимаете?

— Я… я подумала… что, наверное, надо было вам сказать, куда я поехала… — ответила Уна, — но, если бы я нашла какие-нибудь папины картины… я бы смогла купить новое вечернее платье… Я х-хотела… чтобы это было для вас сюрпризом…

— Поэтому вы поехали на Монмартр?

— Я хотела, чтобы вы считали меня… привлекательной.

— Вы смешной ребенок! Вы и так очень привлекательны! Вы должны знать, что вы очень красивы, я давно не видел никого красивее вас.

«Или даже никогда!» — прибавил герцог про себя, но вслух он не хотел говорить слишком много.

Он понял, что Уна смотрит на него широко раскрытыми глазами и лицо ее лучится улыбкой, какой герцог еще не видел.

— Вы… правда так думаете? — спросила она. — Вы и в самом деле действительно думаете, что я красивая?

— Ив самом деле действительно, — ответил герцог. — И, как дочь художника, вы должны понять, почему я хочу придать вам достойную вас оправу.

— Я думала… я вам не понравлюсь… ведь вы видели столько красивых женщин сегодня в ресторане… и мадемуазель Жуан… вчера вечером… тоже была очень хороша…

— Как я помню, именно ваш отец сказал, что, подобно тому, как бывают картины разных жанров, бывают и разные женщины. К счастью, у всех мужчин разные вкусы.

Уна стиснула руки, сжав платочек герцога. Она спросила немного застенчиво:

— Если я… пообедаю с вами сегодня… в своем единственном вечернем платье… вам будет за меня стыдно?

— С моей стороны было невежливо так говорить, — признал герцог, — и, положа руку на сердце, я говорил так, чтобы вам легче было согласиться принять от меня платья.

— Вы сказали… чтобы я подумала об этом…

— Если то, что сейчас произошло, — результат ваших размышлений, тогда лучше оставьте размышления мне.

— Мне бы очень… хотелось… — ответила Уна, — но…

— Вы хотите сказать, что у вас есть еще какие-то «но»? — спросил герцог.

— Я должна поразмыслить над этим…— ответила она, — и помолиться, чтобы принять правильное решение.

— Вы всегда так делаете? — спросил герцог с любопытством.

Уна кивнула.

— Если я молюсь… очень старательно… я обычно получаю совет, как поступать.

— Хорошо, надеюсь, кто бы ни слушал ваши молитвы на небесах, он поймет, что в отличие от лилий луговых, вы нуждаетесь в более существенном одеянии, чем красота вашей кожи.

Герцог говорил весьма сухо, но заметил, как румянец заливает лицо Уны.

Через несколько минут она сказала:

— Может быть… если вы купите мне… одно какое-нибудь… не очень дорогое платье… мама не будет на меня… очень сердиться…

— Я думаю, что вам выбирать, — сказал герцог, — рассердить ли вашу маму, которой нет с нами, или же рассердить меня, который здесь. Решайте — кого умиротворять.

Она порывисто обернулась к нему и сказала:

— Прошу вас… я не вынесу… если рассержу вас… после того, как вы были так добры ко мне… и так замечательно… иметь новое платье…

Внезапно герцог ощутил торжество. Он вышел победителем в борьбе, оказавшейся весьма напряженной и необычной.

Потом, взглянув в обращенное к нему лицо Уны и заметив выражение ее глаз, он подумал, что, возможно, победа ему ничего не принесла.

Герцог торжественно въехал во двор, и Уна вышла, чувствуя, что взгляды слуг устремлены на нее и все видят, — что глаза ее заплаканы, а шляпку она потеряла.

Герцог взял ее за руку и отвел в салон. Когда за ними закрылась дверь, он сказал:

— Хочу предложить вам бокал шампанского. Мне кажется, что после пережитого вам просто необходимо что-нибудь выпить.

— Извините… — повинилась Уна.

— Вы ни в чем не виноваты, — ответил герцог. — Кто-нибудь должен был вас предупредить, что глупо гулять одной по Парижу.

Он пошел к столику с винами и услышал, как Уна тихонько сказала:

— Но ведь я… одна…