Давид Аркин. «Идеолог космополитизма» в архитектуре - Николай Юрьевич Молок

class="a">[501], а потому позволили себе новые ернические замечания в адрес современных советских построек. Публикация «Письма из СССР» сопровождалась десятью фотографиями, предоставленными журналу Королевским институтом британских архитекторов, где в тот момент проходила фотовыставка «Архитектура народов СССР», организованная ВОКСом. В комментариях к фотографиям больше всего досталось сочетанию в одной постройке разных исторических стилей, использованию «римской монументальности» в региональных постройках (стадион «Динамо» в Тбилиси) и особенно символическим скульптурным элементам. Например, макет танка около здания Академии имени Фрунзе назван «памятником функциональному назначению здания и социалистическому реализму в скульптуре». А про каравеллы на башнях шлюза № 3 канала имени Москвы совсем уж надменно:

Само здание можно превратить в какой-нибудь провинциальный торговый центр или в филиал большого британского банка, и никто не заметит его истинной национальности. Нетрудно представить, что все — от президента банка до рядового клерка — мечтали бы поместить на крыше гигантского кузнечика, а не скромно разместить его на металлической табличке у входа[502], но в Англии слишком много людей вкуса или тех, кто боится людей вкуса, чтобы такое произошло[503].

Ил. 65. Редакционная статья «Письмо из СССР» в журнале The Architectural Review. 1948. Vol. 103. № 615. P. 82–83

Тем не менее общий тон статьи был скорее примирительным («возможно, что на самом деле мы, на Западе, преследуем те же цели, что и русские») и гораздо менее модернистским — автор даже говорит о необходимости замены «сверх-абстрактности» новой архитектуры на «что-то более органическое». В заключение редакция призывает советских архитекторов к диалогу и предлагает опубликовать ответную статью.

Однако никакого ответа из СССР не последовало. Вместо него в декабрьском номере журнала вышла статья урбаниста Грэма Шенклэнда «Архитектура в советской демократии», написанная по «первоисточникам». Этими «первоисточниками» были переводы различных текстов из советской архитектурной периодики, публиковавшихся в SCR Bulletin, статьи из английского издания «Бюллетеня ВОКСа» и пространные цитаты из Мурадели и Константина Симонова.

Опираясь на «первоисточники», Шенклэнд делает вывод о демократизме советской архитектуры. Так, цитируя анонимную статью «Пережитки формализма в архитектуре» из газеты «Советское искусство», он приходит к заключению о том, что «в СССР существует несколько различных архитектурных школ». Но особенно комичным является пример «открытого письма архитекторам от трех молодых крестьян из Западной Сибири», опубликованном в журнале «Молодой колхозник»: авторы письма сетуют, что у них есть всё — деньги, материалы, рабочие, — чтобы построить новый сельский клуб, но нет архитектурного проекта, достойного «новой социалистической деревни». После публикации этого письма, продолжает Шенклэнд, Академия архитектуры провела конференцию на тему архитектуры сельского клуба и организовала бригады для изучения проблемы на местах: «Вот так советские архитекторы отвечают на нужды пролетариата, несведущего в технике и тонкостях искусства». И такой ответ является свидетельством, по мнению Шенклэнда, общественной дискуссии: обсуждение «этих фундаментальных проблем приобретает форму острой критики, которая не щадит никого, прежде всего, самих архитекторов».

Затем Шенклэнд объясняет, как правильно следует понимать критику формализма в СССР. Считая формализм «оскорбительным прилагательным, характеризующим художественный „нонконформизм“», британские архитекторы «демонстрируют свою полную неспособность понять современное советское искусство и его теорию». На самом же деле «формализм — это несоблюдение органического единства формы и содержания», которое приводит к «пустоте и отказу от искусства как такового» [504]. И так далее.

Непонятно, почему редакция решила опубликовать эту абсолютно пропагандистскую статью, противоречившую не только модернистскому духу журнала, но и всему британскому архитектурному дискурсу того времени. Возможно, дело в авторе: Шенклэнд был членом компартии Великобритании, а позже — архитектурным критиком газеты Daily Worker, органа КПВ, и секретарем Общества Уильяма Морриса. В таком случае публикацию «марксистской» статьи можно рассматривать как (запоздалый) жест доброй воли со стороны журнала? В любом случае статьей Шенклэнда — пусть и, очевидно, иррелевантной, — дискуссия на страницах The Architectural Review завершилась[505].

* * *

Подводя итоги этого эпизода из биографии Аркина, можно сказать, что он, как и его соавторы, оказался одной из жертв не только начавшейся в СССР борьбы с космополитизмом, но и холодной войны в целом. Статьи были заказаны в декабре 1945 года, когда отношения между СССР и западными странами еще сохраняли союзнический характер, написаны в ноябре и получены в Лондоне в декабре 1946-го[506], то есть уже после Фултонской речи Черчилля (5 марта 1946) и Постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» (14 августа 1946), а опубликованы только в мае 1947 года, то есть уже после объявления Доктрины Трумэна (12 марта 1947). А сам Суд чести проходил вскоре после доклада Жданова «О международном положении» (25 сентября, опубликован 22 октября 1947). Так из‐за стечения политических обстоятельств три советских автора оказались между двух огней: с английской стороны их обвинили в конформизме, с советской — в низкопоклонстве перед Западом и антипатриотизме. Если первых откровенно разочаровала советская архитектура, отказавшаяся от традиции авангарда, и советские авторы, пересказывающие партийные установки, то вторые, вероятно, ждали от Аркина выступления в духе В. С. Кеменова, который в том же 1947 году опубликовал в англоязычной версии «Бюллетеня ВОКСа» статью «Черты двух культур» — «ярчайший пример сталинской пропаганды в сфере художественной политики»[507].

В этом смысле, как бы кощунственно это ни прозвучало, обвинители на Суде чести были — по-своему — правы: Аркин и его соавторы действительно не были агитаторами и пропагандистами, они действительно хотели понравиться западным читателям, быть «вежливыми», вести с ними диалог. По словам С. Харриса, «именно отказ советских архитекторов говорить на своем собственном манихейском и дидактическом языке привел к тому, что у них дома возникло так много проблем со Сталиным и Ждановым»[508]. И конечно, характер редакционного предисловия действительно был спровоцирован советскими статьями, в первую очередь текстом Аркина: отвечая на критику модернизма, Ричардс был вынужден стать бóльшим модернистом, чем был на самом деле. Аркин писал о том, что «нет и не может быть универсальной схемы, пригодной для любой страны», Ричардс говорил об «абсолютных ценностях». Аркин настаивал на «великих традициях прошлого», Ричардс противопоставлял этому «чистую архитектурную форму». Аркин позволил себе пошутить: «Поэты города верили в то, что асфальт удобнее и современнее, чем зеленые ковры лугов», — но для Ричардса модернистская архитектура «была не тем, над чем можно смеяться, ее можно было воспринимать только серьезно — как знак того, какое страна занимает место в иерархии воображаемой „визуальной цивилизации“». «Не затрагивая тех проблем, которым в действительности были посвящены советские статьи, журнал The Architectural Review затеял короткий троцкистский спор со всей современной советской