Крепость - Петр Алешковский

– Что думаешь о Тохтамыш-хане? – спросил вдруг Мамай, не поднимая глаз от доски.

– Думаю, что он – чингизид, законный властитель Синей Орды, наследник хана Уруса. Бежав от врагов и получив поддержку в Самарканде у властителя Тимура, он приобрел недостающую силу и сейчас стал нашим самым опасным соперником. Он куда опаснее русских, которые празднуют победу и зализывают раны. На него в первую голову следует обратить внимание. Первая битва предстоит с ним, а не с князем Дмитрием. И еще. Тохтамыш-хан – монгол, верный законам Ясы, но он невоздержан, не видит мира таким, каков тот стал после великой чумы, выпившей реки чингизидской крови. Он стремится лишь следовать старине, презирает торговцев и купцов, он только воин, сильный и беспощадный. Если он соберет Орду в свой кулак, сжав им шею подданных, задохнутся все. Его правление будет дорого стоить всему миру. Оно его же и погубит, но не сразу, не в один час, как может случиться при проигранной битве. Думаю, нам придется воевать, я не могу найти другого выхода.

– Ты хорошо видишь шахматную доску мира, Туган, я ценю твои советы.

Мамай произвел размен слонов, затем обезопасил своего падишаха, продвинув его в короткую сторону. Туган-Шона зеркально защитил своего падишаха, радуясь, что белые первыми вынуждены были передвинуть шатер полководца. Белый эмир побежал сквозь поле по косой, отрезая путь наступающим черным пехотинцам, белая башня подтянулась с фланга, стремясь развить давление по линии в центре. Мамай играл свободнее, легко перемещая фигуры, но один ход черного слона поменял игру, черные вдруг начали ломить сразу в трех местах, получив серьезное преимущество.

Белые подтянули конницу, потеряв при этом двух воинов, – монголы никогда не щадили пеших. Черные согласно потеряли двух своих, но их правый слон при этом начал теснить конницу левого крыла Мамая. Белый конь отступил на короткий шаг, вернувшись под прикрытие пеших воинов.

Черные, рванув, пожертвовали еще одним пешим, вытягивая белого пехотинца вперед, подальше от флангов, и через ход его судьба была решена, а линия белых оказалась неожиданно расколотой на два лагеря.

– Напоминает последнее сражение, не так ли? – усмехнулся маленький повелитель. – Ты хорошо усвоил тактику русских.

– На своей шкуре усвоил, мой господин, потеряв при этом верного Очирбата.

– На всё воля Аллаха, – молвил бек, омывая руками лицо. – Я потерял там не одного верного нукера, а может быть, и всю свою жизнь. Но ведь это не впервой, так? Что ты сказал о Тохтамыше, верно, его войско меньше моего, это внушает надежду.

Фигуры Туган-Шоны начали плести рассчитанную на много ходов удавку. Мамай, видно, задумался о своем и проглядел западню. На ход черного слона он переместил своего, черный конь, не мешкая, пришел на подмогу, ему ответил белый конь, незамедлительно шагнув из-под защиты пехоты. Слон Туган-Шоны тут же сорвался в набег, ударил, грозя одновременно и неприятельскому падишаху, и коню. Понятно, что белый повелитель вынужденно сместился на шаг в сторону, замедляя тем самым темп всей битвы. Черная конница сразу поглотила левого коня, вырвалась из засады, тесня поддерживаемого тремя пешими белого коня на правом фланге, и разметала белый строй. И вот уже бит белый эмир, падает белый пехотинец. Затем второй. Истребив двух обреченных на заклание пехотинцев, черные добились решительного перевеса и начали загонять Мамаева падишаха в угол. Они недолго гнали его, рыскающего по полю, привычного держаться до последнего даже в самых проигрышных ситуациях, надеявшегося еще заключить мировую, но перевес был явным – два черных пехотинца беспрестанно угрожали, и вот падишах склонил голову из эбенового дерева на клетчатое поле доски.

– Молодец! Ты победил, Туган-Шона! Преимущество играет решающую роль в битве. Так что насчет Тохтамыш-хана? Его войско выступило вчера, я получил сообщение голубиной почтой.

– Я последую за тобой до конца куда пожелаешь, – сказал Туган-Шона, глядя маленькому человеку прямо в глаза. – Но жаль, что нам не хватило времени добраться до Солхата.

Воин и дипломат, Мамай вдруг улыбнулся широкой отеческой улыбкой.

– Я в тебе не сомневаюсь, а вот в этих… – он показал на приоткрытую завесу шатра.

– Правильно было подарить столь богатую саблю арату, – не сдержав улыбки, ответил Туган-Шона.

– Когда мы победим, я дам каждому по такой, – сказал бекляри-бек. – Похоже, до Солхата нам не дойти и нового хана провозгласить не удастся. Иди, выспись хорошенько, мне нужна твоя умная голова. А ведь как ты сумел заманить меня, пожертвовав своего воина! Так всегда поступали наши предки, бросаясь в ложное отступление, заманивая алчущих легкой поживы. У нас много рабов и степного сброда – их следует пустить в первую голову. Впрочем, может быть, надо начать с конницы и пожертвовать одним из двух коней? Тут стоит подумать, Тохтамыш-хан – серьезный противник.

Туган-Шона встал с колен, поклонился и вышел из шатра.

В предрассветной мгле он заседлал коня. Кешиг уже сидел в седле, хмурый, как еще не проснувшееся небо. Конь стрельнул глазами, ожидая подачки, но Туган-Шона не стал его баловать, хотя мешочек с сушеными абрикосами и миндалем был накрепко привязан к поясу за верным уйгурским ножом. Они ехали по спящему лагерю, ночные тени еще метались по углам огромного кочевого города, что мог быть свернут в считанные часы.

Выехали в степь. Ветер трепал травяные гривы, приятно холодил лицо. Где-то чвинькнула ранняя птица, и тут же, словно откликнувшись на ее призыв, в траве завел свою грубую песню затаившийся дергач. На невысоком степном кургане Кешиг заметил худую лисичку-корсака, она замерла, повернув острую мордочку в сторону двух всадников.

– Морендоо![6]– закричал Туган-Шона и первым сорвал коня в галоп. Кият с радостью рванул наперегонки.

Далеко-далеко, на окраине плоской земли, где небо сходилось со степью, расцветали первые розовые всполохи, и скоро темно-серое небо стало набирать фиолетовые тона, а по земле пробежали розовые и красные, как розы Солхата, пятна – вестники восходящего солнца. Всадники мчались вперед, прямо на огромную оранжевую горбатую спину огненного чудища, выползающую из ночного заточения. Кешиг пронзительно взвизгнул: «Алю-алю-алю!» и огрел лошадь камчой. Маленькие мохнатые кони с радостью снялись в бешеный галоп и воспарили над землей, вытянувшись в беге. Они неслись, и топот копыт сливался в одну бесконечную дробь. Всадники, привстав на стременах, припали к лошадиным шеям.

Начищенные сердцевидные заклепки на упряжи заблестели на солнце, от бликов иранской меди зарябило в глазах. Кешиг вырвался на полкорпуса вперед, и Туган-Шона дал нукеру попервенствовать какое-то время, выматывая его лошадь, потом отпустил поводья и обхватил руками мокрую шею своего скакуна. Сохранивший силу жеребец рванул так, что воздух засвистел в ушах. Они слились в едином порыве, конь еще наподдал и медленно, но уверенно начал доставать лошадь кията, отвоевывая пространство пядь за пядью. Когда кони поравнялись, жеребец Туган-Шоны мотнул головой, словно проглотил недостающее расстояние, и вырвался вперед. Непреклонная воля хозяина передалась коню, ноги его попарно сгибались и распрямлялись, сгибались и распрямлялись, и сердце, легкие, почки и печень и каждая жилка, каждая косточка этого привыкшего к неимоверным перегрузкам тела работала, выполняя поставленную задачу – вырвать победу! Опередив соперника на полтора корпуса, он сам чуть сбавил темп, экономя силы, в его раскрытых глазах с дикой скоростью проносилась окружающая их степь. Умный жеребец бежал так, чтобы кият сохранял дистанцию и не мог их догнать.