Корона Жигана - Евгений Сухов

Петя Кроха взял бутыль за горлышко и осторожно, опасаясь обронить драгоценные капли, разлил в кружки. Заструился хмель, забулькал радостно. — Мне-то что, я так… помирать мне скоро. Мне за уркачей обидно, что нами теперь помыкает невесть какая шушера. Я тут на Хитровку зашел к своим корешам, спрашиваю, кто у вас теперь верховодит? А мне говорят, что теперь Кирьян в атаманах ходит. А кто он такой, этот Кирьян?! — брезгливо поморщился старый вор. — Он же под ружьем у красных стоял… Кому я это все растолковываю, — вновь махнул он рукой, — ты же сам комиссарил, знаешь… Ну, давай по маленькой, благословясь! — И, мощно выдохнув, выпил самогонку. Передернул плечами от избытка нахлынувших чувств и спросил: — Ну что у тебя там за оказия такая ко мне?

— Хочу на Хитровку под видом блатаря заявиться, — решительно рубанул Сарычев. — Как ты думаешь, они меня примут за своего?

— Школа у тебя уркаганская, можешь проскочить! — серьезно заметил Петя Кроха — Но жиганы народ сметливый, это надо признать, и подставу за версту чуют. Что ты им втирать будешь, когда придешь?

— Дело им предложу денежное.

— Хм… Жиганы легкие деньги любят, могут и клюнуть. Тебе же, наверное, Кирьян со Степаном нужны? — хитро сощурился Петя Кроха.

Игнат Сарычев лишь улыбнулся — от проницательного ума старика никуда не скроешься.

— Предположим.

— Только они к тебе ни за что не подойдут, пока ты у Лизки не появишься. На Хитровке ее все мадам Трегубовой зовут. Но для меня она как была Лизкой, так ей и останется.

— Кто такая? — по-деловому спросил Игнат Сарычев.

— «Метлами» она распоряжается, — сказал старик. — Когда-то она и сама была знатной «лохманкой», чтобы ее отоварить, уркачи в очередь выстраивались. Порой дело до драк доходило. Но сейчас она метла без палки. Но титьки у нее по-прежнему что надо. Вот такие! — выставил вперед руки старик. И на лице Пети Крохи отчетливо обозначилось удовольствие. — В последнее время она маклашит и у жиганов на особом счету. С ней нужно быть поосторожнее. Если баба что-то почует, то с Хитровки тебе живым не выбраться.

— Понял.

— Эту стерву обмануть невозможно. Хотя… — старый вор ненадолго призадумался, — есть у нее слабинка. — Петя Кроха посмотрел на свою женщину, согнувшуюся над пряжей, и продолжал размеренно: — Золотишко она любит. И чем больше его будет, тем лучше. Не поскупись, отсыпь ей! Оно ей разум застилает. Тогда, может быть, что-нибудь и выгорит, — задумчиво протянул старик. — Тут обозваться надо. И кем же ты им представишься? Жиганом? Ведь они же просто так не поверят, пробивать начнут.

Игнат Сарычев пристально всмотрелся в старого уркача, а потом отвечал как на духу:

— Назовусь Хрящом.

— Так он же давно на Лиговке сидит, — ахнул старый уркаган.

— Уже нет, — отвечал Сарычев. — Расстрелян. Но в Москве его знают. А среди жиганов мы пустим слушок, что он бежал.

— Ловко!

— Ну, спасибо тебе за совет, Петя, — поднялся Игнат Сарычев. — Ответь мне на один вопрос: тебе-то какой резон, если я жиганов душить начну?

— Начистоту? — прищурился Петя Кроха.

— Как есть!

— От них один беспорядок. Расплодилось этой нечести! — И, понизив голос на полтона, проникновенно добавил: — На Хитровку хочу вернуться. А пока там жиганы, дороги мне туда нет! Я бы им всем шеи посворачивал…

— Я что у тебя хотел еще спросить, — сказал Игнат, отыскав шальной взгляд уркача. — А это часом не твоя работа на Драгомиловке?

— О чем ты? — не понял старик.

— Не ты ли зарезал часового мастера с его семьей?

— Напрасно ты худое обо мне подумал, — обиделся Петя Кроха. — Могилой матушки клянусь, что не я. Если я и шалил, то только на большой дороге. Кирьяна это дело. Он на меня уголовку натравливает. Но ничего, ему это тоже зачтется.

— Хорошо, я тебе верю, — вздохнул Сарычев и, слегка кивнув, зашагал к машине.

В этом месте Неглинная улица была особенно какой-то сырой и грязной, Сарычев, к своему неудовольствию, отметил, что успел изрядно перепачкать штаны, а ботинки, вычищенные накануне, представляли собой два сырых тяжелых кома. Мадам Трегубова судьбу не кляла, а, приподняв длинное платье, осторожно выбирала дорогу, и, надо признать, ей это удавалось. Наконец Сарычев уверенно вывел ее на Грачевку и свернул в идущий в гору переулок, красноречиво прозванный Последним. Они прошли мимо трактира и оказались около трехэтажного здания. Место неприметное и вполне оправдывало свое название. Позавчера во дворе соседнего дома был зарезан нэпман, неосторожно сверкнувший золотыми часами. А месяц назад здесь же была ограблена артель мастеровых.

Случайные прохожие захаживали в эти переулки редко, и бродяги различных мастей, оккупировав многочисленные дворы, посматривали на каждого прохожего как на потенциальную жертву.

Мадам Трегубова шла независимо, не обращая ни на кого внимания. В одном месте на ее пути повстречался какой-то подозрительный бродяга неопределенного возраста. Искоса взглянув на Елизавету Михайловну, он поспешно, напоминая пришибленную собачонку, заковылял к обочине.

Игната Сарычева не успокаивала даже мысль о том, что где-то среди этих бродяг есть и чекисты. Что они могут сделать, если эти лохматые, нечесаные ребятишки накинутся всем скопом? Сунув руку в карман, он взвел курок и почувствовал себя значительно увереннее. Вместо Кирьяна на встречу с ним пришла Елизавета Михайловна. И это было неприятно. Значит, жиганы все еще его проверяют, вот и отправили мадам осмотреть место предполагаемой встречи.

Жаль, что в этот раз Кирьяна взять не удастся.

— Руку дай, ну что ты за кавалер такой! — раздраженно проговорила Елизавета Михайловна. — Мало того, что приволок даму в такую грязюку, так еще готов оставить ее на растерзание черт знает кому. Ты заметил, как смотрел на меня тот бродяга с костылем?

В ее голосе было больше затаенной гордости, чем упрека. Она скорее чувствовала себя королевой бала, чем оскорбленной особой.

— Ты же знаешь, Лизонька, если бы хоть один из них бросил на тебя недобрый взгляд, то я бы его тут же пристрелил бы. — Игнат Сарычев ловко подал ей руку.

Прозвучало это весьма убедительно, и мадам залилась почти девичьим смехом.

Свернули в полутемную подворотню, возле которой, разя перегаром, стояли четверо мужчин и глухими голосами ругались матом. Никакой агрессии — обычная манера разговаривать. Интересно, кто из них его прикрывает, тот высокий, с огромным шрамом через всю правую щеку, или, может быть, вот этот, коренастый, в надорванной тужурочке?

Двор выглядел еще более неприглядным, чем переулок, — в углах был навален мусор, и клочья бумаги, подгоняемые ветром, шурша, носились от стены к стене. По скрипучей истертой лестнице поднялись на третий этаж.