Кресло русалки - Сью Монк Кид

– После этого остров для меня переменился. Я задыхалась тут, чувствовала себя взаперти, – добавила я.

Я машинально дотронулась до того места на лбу, где священник всегда рисовал пеплом крест. Казалось, оно лишилось чувствительности.

– И мать, – продолжала я, – тоже изменилась. Обычно она была веселой, нормальной, но после его смерти стала маниакально религиозной. Как будто и она покинула нас.

Уит не сказал: «О, извините, какой ужас», ни одного из тех слов поверхностного сочувствия, которые произносят в подобных случаях, но, когда я посмотрела на него, меня поразило, каким печальным вдруг стал его взгляд. Как будто какая-то скорбно звучащая струна в нем откликнулась на звучание такой же струны во мне. Помню, я задумалась: что же ужасное могло произойти с ним?

Вверху мелькнуло что-то голубое, и я увидела серую цаплю с бьющейся в клюве рыбой. Тень птицы скользнула по лодке между нами.

– Дело в том, что это я подарила ему трубку на День отца. Поэтому я всегда чувствовала себя… – Я замолчала.

– Виновной в том, что случилось, – закончил за меня Уит.

Я кивнула.

– Забавно, что на днях я нашла трубку в ящике у матери. Она все время лежала у нее.

Я принужденно засмеялась – слабый, полный горечи звук.

Мне не хотелось вдаваться в разговоры о смерти отца и ее последствиях – о неожиданно образовавшейся во мне пустоте, которую мне, похоже, так и не удалось заполнить, о том, как мать медленно погружалась во мрак. Мне хотелось, чтобы все было как несколько мгновений назад, когда мы говорили об искусстве, о вечности.

Мне захотелось спросить Уита об отце Доминике, что он думает о нем, но и это ускользнуло от меня.

Я пересела, подложив под себя ногу.

– Так скажите, – спросила я, – вы уже давно здесь?

Уит ответил не сразу. Казалось, он был немного удивлен тем, как резко я сменила тему.

– Четыре года и семь месяцев, – сказал он наконец. – В июне я должен дать последние обеты.

– Вы имеете в виду, что до сих пор не сделали этого?

– Я, что называется, принял постриг. Сначала вы два года числитесь послушником. Еще год – принявшим постриг, и только потом решаете – уходите или остаетесь навсегда.

«И только потом решаете».

Эти слова тронули меня. Я смотрела, как ветер гладит его коротко стриженные волосы. Меня поразило, как это просто, насколько я не ощущаю ни малейшего внутреннего неудобства, насколько мы – один на один в мире, который не имел никакого отношения к моей жизни в Атланте, к Хью. Я сидела в лодке, представляя себе свое будущее с этим мужчиной.

– А чем вы занимались раньше? – спросила я.

– Был адвокатом, – ответил он, и на какую-то долю секунды все самообладание и уверенность, которые я чувствовала в нем, проскользнули в его голосе, в напряженном взгляде, в уверенной осанке, которую он принял. У меня возникло неожиданное ощущение, что его прежняя жизнь была для него очень важной, несмотря на все то, что он говорил о ней прежде.

– И что же заставило вас отказаться от этого и приехать сюда?

– Не уверен, что вам бы хотелось об этом узнать. Это долгая и печальная история.

– Что же, ведь я рассказала вам свою долгую и печальную историю.

Я догадывалась, что с ним случилось что-то ужасное, но не настолько. Уит рассказал мне о своей жене, Линде, с красивыми белокурыми волосами, и об их неродившемся ребенке, чью детскую он покрасил в тыквенный цвет, потому что Линда с утра до вечера ела тыквенные хлебцы. Обе погибли, врезавшись в грузовик. В этот момент Уит был дома и собирал детскую кроватку.

Он рассказывал об этом явно изменившимся голосом, так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы расслышать его слова. Он постоянно отводил глаза, и взгляд его блуждал по днищу лодки.

– Она звонила мне в тот день, прежде чем сесть в машину, – произнес он наконец, – сказать, что она уверена, что у нас родится девочка. Это были ее последние слова.

– Простите, – сказала я, – теперь мне ясно, почему вы приехали сюда.

– Все думают, что я оказался здесь от тоски, проще говоря, сбежал. Не знаю. Я так не думаю. Я бежал не от чего-то, а к чему-то.

– К Богу?

– Думаю, мне хотелось узнать, существует ли он.

– И нашли?

Уит рассмеялся, словно услышал остроумнейшую шутку.

– Если б я знал.

– Даже никудышный, сомневающийся монах должен знать.

Уит на мгновение замолчал, следя за маленькой белой цаплей, ловившей рыбу на отмели.

– Иногда я ощущаю Бога как Прекрасное Ничто, – ответил он. – И мне кажется, что средоточие жизни в этом. Созерцать это, любить это и в конце концов раствориться в этом. А иногда совсем наоборот. Бог дает о себе знать, присутствуя во всем. Я приезжаю сюда, и мне кажется, что божественное повсюду. Что эти болота, всякая Тварь – это некий Божий танец, в котором мы должны принять участие, вот и все. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я ответила, что да, но все же солгала. Я по-прежнему сидела на скамье, чувствуя прилив желания к этому Прекрасному Ничто, к Божьему танцу. Но прежде всего – к Уиту.

Облако скрыло солнце, и воздух вокруг нас потемнел. Мы сидели в изменчивом свете, поднимался прилив, ударяя лодку о камыши. Она раскачивалась, как корзина с Моисеем в нильских водах.

Я почувствовала на себе пристальный взгляд Уита. Я могла отвернуться. Могла выбрать какой угодно другой момент, но сделала сознательное усилие, и мой взгляд, пронзив воздух, встретился с его взглядом. Мы долго, возможно минуту, смотрели друг на друга, не в силах оторваться. В этом было невысказанное намерение. Какая-то неистовость. Я ощущала, как дыхание мое учащается, как происходит что-то упоительное, но опасное, как мы позволяем этому происходить. Мы оба.

Наконец это стало невыносимо. Мне пришлось отвести взгляд.

Я подумала, что прямо тогда мы могли быть честными друг с другом и сказать, что чувствуем. Мы подошли к самой черте. Но момент прошел, прозрачность его замутилась, и возобладало благоразумие.

– Извините, похоже, белые пеликаны так и не появятся, – сказал Уит. Быстро взглянул на часы. – И мне нужно отвезти вас обратно, чтобы объехать птичий базар.

Он начал выбирать трос. Потом направил лодку через узенький канал обратно в протоку и включил мотор на полную мощность. От шума двигателя у меня заложило уши. Позади лодки вскипала белая струя, похожая на след от самолета. Уит сидел у руля, большие волнистые облака плыли над его головой.

Тогда я увидела их. Белые пеликаны летели за нами над самой поверхностью воды. Я закричала, указывая на них, и Уит обернулся в то самое мгновение, когда они резко взмыли ввысь и промчались прямо над нами. Они показались сгустками солнечного света, и черные концы их крыльев выделялись на фоне неба. Я насчитала восемнадцать, слаженно летевших одной сияющей цепочкой. Потом они скрылись.