Однажды в октябре - Александр Харников

Вередеевский неожиданно усмехнулся, — И еще, Александр Федорович. Вот, посмотрите, что сейчас расклеивают и уже читают на улицах города, — с этими словами Вердеревский протянул мне свернутую в трубку бумагу, которая оказалась не картой, а большим плакатом. Я положил его на стол и развернул. Послы, внимательно слушавшие мой разговор с морским министром, подошли поближе, заглядывая мне через плечо. Действительно, посмотреть было на что. На прекрасного качества листе гладкой бумаги была напечатана подборка фотографий, на которых запечатлены картины морского сражения.

На первой был виден огромный полузатопленный корабль. — Это линейный крейсер «Мольтке», однотипный «Гебену», — пояснил мне адмирал Вердеревский.

Выглядел «Мольтке» весьма непрезентабельно. Похоже, что он был потоплен после попадания в него снарядов чудовищного калибра. Во всяком случае, разрушения на нем были заметны невооруженным глазом.

На второй фотографии мы увидели берег моря, сплошь усеянный трупами немецких солдат и матросов. На третьей — несколько десятков пленных, испуганных и жалких. На четвертой был изображен немецкий адмирал с кучкой испуганных и каких-то помятых офицеров, как следовало из подписи, это был адмирал Шмидт со своим штабом, взятый в плен большевистскими морскими пехотинцами.

Похоже, что германский адмирал перед фотографированием какое-то время плавал в море. Во всяком случае, было видно, что одежда на нем была еще мокрая, а сам он был хмур и зол на всех на свете.

А вот следующие фотографии вызвали возглас изумления у господ послов. И было чему удивляться. На ярком цветном фото был изображен боевой корабль с развевающимся на его мачте андреевским флагом. Корабль стрелял из… Тут я затрудняюсь сказать — из чего. Я вопросительно посмотрел на Дмитрия Николаевича, который в ответ лишь пожал плечами. Было лишь понятно, что это оружие. Пламя вырывалось из какой-то трубы, множество которых были наклонно установлены вдоль борта этого корабля. Сам же корабль выглядел необычно. Я еще раз посмотрел на Вердеревского.

— Александр Федорович, — сказал он, — таких кораблей нет ни в одном из флотов мира. Это я вам могу сказать точно. Это что-то совершенно новое, совершенно неизвестное, я затрудняюсь даже точно определить класс этого корабля…

Рядом была напечатана еще одна фотография, на которой мы увидели странный летательный аппарат с андреевским флагом на борту и красными звездами на высоких килях. Эти аппараты не имели крыльев, и держались в воздухе с помощью огромных винтов, которые вращались над ними. Судя по всему, винтокрылые аппараты были боевыми машинами. Во всяком случае, под одним из них были подвешены предметы, напоминающие бомбы или снаряды.

— Что вы теперь скажете, господа? — спросил я у послов.

Те в ответ лишь развели руками. Я же обратил их внимание на огромных размеров заголовок плаката: «Читайте большевистскую газету „Рабочий путь!“ Только там вы узнаете все подробности блестящей победы революционного Балтийского флота над грозной эскадрой кайзера Вильгельма!»

— Получается, что эта таинственная эскадра действительно союзна большевикам? — растерянно спросил у меня французский посол Нуланс.

В ответ я лишь пожал плечами, ибо сам знал не больше чем они. В глазах Нуланса и Бьюкенена недоумение сменилось тревогой. Они неожиданно стали прощаться, и заторопились к выходу. — Понятно, побегут сейчас в свои посольства, писать спешные донесения своим правительствам.

Послы ушли, и я посмотрел на Вердеревского, он — на меня… Почему-то мне вдруг вспомнилась «немая сцена» из «Ревизора», и поза судьи Ляпкина-Тяпкина, который, «с растопыренными руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: „Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!“…»

Откланявшись, и морской министр тоже покинул меня, обещав держать в курсе всех событий. Ага, сейчас! Побежит к победителям по известному адресу в Смольный…

А вот что мне делать то? Кому писать донесение? На деревню дедушке? Государю-императору Николаю Александровичу? Или вон, стоит телефон, снять трубку и сказать, — Барышня, дайте Кавалергардскую улицу, дом 40, типографию газеты «Труд», — и попросить к аппарату товарища Сталина.

Эх, была не была… Сталин — не Ульянов, он всегда придерживался спокойной, взвешенной и разумной позиции… Ноги сами привели меня к столику с телефоном, рука сама взяла трубку и поднесла к уху. Словно кидаясь в бурную горную речку с обжигающей кожу водой, я произнес, — Алло, барышня, дайте пожалуйста Кавалергардскую улицу, дом 40, типографию газеты «Труд», — и после короткой паузы, — Позовите пожалуйста к аппарату товарища Сталина. Кто говорит? — Керенский Александр Федорович, премьер-министр Российской Республики…

Александр Васильевич Тамбовцев.

Товарищ Сталин подписал номер к печати, зашумели-загремели ротационно-печатные станки, выплевывая полосы. На длинных столах расположились фальцовщицы, которые ловко собирали из отпечатанных разворотов «книжку» спецвыпуска, и сбрасывали готовый номер упаковщице. У входа в типографию за оцеплением волынцев рыли землю от нетерпения распространители, предвкушая неслыханный заработок от продажи газет. А на Кавалергардской улице уже собралась гудящая от возбуждения толпа потенциальных покупателей, сжимающих в потных ладонях мятые керенки.

Мы расположились в закутке типографии, и с наслаждением, не спеша листали газеты, остро пахнущие типографской краской. Газета оставляла ощущение хорошо сделанной работы. Конечно, по нашим временам, качество печати выглядело на троечку — изображение на фотографиях было не очень хорошим, бумага сероватая, почти оберточная. Но главное ведь не в этом, а в содержании газеты.

Там, во всех подробностях рассказывалось о разгроме немецкого десанта, о потоплении линейного крейсера «Мольтке» и легких крейсеров, о бегстве флота кайзера в Вильгельмсгафен, и прочих героических делах Революционной Большевистской Эскадры флота. Здесь же были интервью с героями этого сражения, в том числе и с командующим эскадрой большевиков конт-адмиралом Ларионовым. На полосах были фотографии невиданных кораблей, боевых летательных аппаратов, именуемых «вертолетами», пленных немецких солдат и моряков, потопленного «Мольтке», по палубе которого пробегали волны, жалкие, торчащие из воды, обломки того, что было когда-то германским легким крейсером «Франкфурт». Словом, информационная бомба в несколько мегатонн была готова к употреблению.

Довольный Сталин, хитро поглядывая на нас, сунул руку в неказистую тумбочку, и выудил оттуда большую, покрытую пылью бутыль темного стекла. Потом, пошарив, достал несколько пряников и жестяную коробку с леденцами.

— Вот, хорошее домашнее вино, — смущенно сказал он, — недавно земляк был проездом, привез. Думаю, товарищи, что сегодня мы имеем полное право отметить выход нашего спецномера. Как вы на это смотрите, Александр Васильевич?

Я кивнул. — Нормально смотрю, товарищ Сталин. Все мы взрослые мужчины, а хорошее грузинское вино позволительно пить даже дамам.