Я был телохранителем Гитлера - Рохус Миш

С близкими он прощался вместе с Евой Браун. Там были Мартин Борман, Йозеф и Магда Геббельс, генералы Кребс и Бургдорф, адъютант Отто Гюнше, камердинер Хайнц Линге, секретарши Траудль Юнге и Герда Кристиан и, вполне вероятно, Артур Аксман, Вальтер Хевель и Вильгельм Монке. Прощание было недолгим. Потом Гитлер и Ева в последний раз удалились в свою комнату.

Через некоторое время, когда мы сидели в помещении коммутатора вместе с Хентшелем и Рецлафом и разговаривали о чем-то своем, в коридоре раздался крик: «Линге! Линге! По-моему, все!» Выстрела я не слышал[140].

Моментально воцарилась полная тишина. Никто не говорил ни слова. Через несколько секунд послышался шепот. И только через десять минут, если не больше, Хайнц Линге или Отто Гюнше, совершенно не могу вспомнить, который из двух, открыли двери прихожей Гитлера. Я выглянул в коридор посмотреть, что там происходит. Вторая дверь тоже была открыта. Линге и Гюнше шли туда бок о бок. В глубине этой так называемой гостиной я увидел неподвижное тело фюрера. Внутрь я не заходил. Я был от него в шести метрах, может быть, чуть больше. Гитлер сидел на диванчике возле стола, уронив голову на грудь. Рядом с ним сидела Ева Браун, поджав ноги, склонившись к самым коленям[141]. На ней было темно-синее платье с белым воротничком в форме маленьких цветочков.

Я повернулся к Рецлафу, сказал, что немедленно пойду в канцелярию и передам эту новость Шедле. Он попросил побыстрее вернуться. Дойдя до верхнего бункера, я остановился. Мне стало очень не по себе, я все больше нервничал. Решил вернуться, рассудив, что лучше пока посмотреть, что происходит там, внизу.

Тело Гитлера уже лежало на полу. Линге, Гюнше, Кемпка и кто-то незнакомый мне из службы безопасности приподняли его, чтобы обернуть в серое одеяло. Я поинтересовался у Хентшеля, что они собираются делать, он ответил только: «Ждем». Затем четверо мужчин вынесли тело Гитлера через запасной выход. Как сейчас вижу его ботинки, виднеющиеся из-под одеяла. В этот момент я ушел, окончательно решив сообщить о случившемся Новой канцелярии.

Шедле, сидя в своем рабочем кабинете, никак не отреагировал на мой краткий доклад. Сидел, как каменный, с остановившимся взглядом. Через некоторое время пробормотал что-то вроде «так, понятно…», а потом велел мне возвращаться на место и заниматься своим делом.

Едва я успел войти в наш коридор, как ко мне подбежал Рецлаф с криком «Шефа жгут! Пошли, поднимемся, посмотрим!». Я ответил, что об этом не может быть и речи. Так мы и простояли там, молча, не двигаясь, несколько минут. Думаю, мы были парализованы страхом. Мы знали, что Генрих Мюллер, глава гестапо, бродит где-то поблизости, на улице вокруг канцелярии. А совсем недавно я его даже видел в бункере. И Рецлаф и я опасались, что, увидав нас рядом с телом Гитлера, «Гестапо Мюллер», как его называли, пристрелит нас на месте. Он, может быть, подумает, что это мы ответственны за его смерть.

Рецлаф решил уйти. Какое-то время он еще колебался, но потом окончательно решился покинуть бункер. Мы попрощались. Больше я его никогда не видел.

После обеда последние оставшиеся обитатели бункера собрались вокруг Геббельса и Бормана. Видел там Монке, Аксмана, генералов Бургдорфа и Кребса. Поскольку Кребс бегло говорил по-русски, ему поручили наладить связь с советским командованием[142]. В этот момент ко мне зашел техник Герман Грец, неся на спине катушку с проводом. Сказал, что проложит подземную линию, чтобы обеспечить связь с передовыми позициями противника, «до Циммерштрассе, метров на четыреста к югу». Перед уходом он показал мне на коммутаторе линии, которые обязательно должны были быть свободны для того, чтобы его маневр удался.

Через час он вернулся вместе с Монке и солдатами СС. Я попробовал выйти на связь, но безрезультатно, сигнал не проходил. Пришлось Грецу идти обратно. И еще до того, как он во второй раз вернулся, в моих наушниках зазвучал голос советского солдата. Я быстро крикнул ему: «Подождите, подождите, сейчас с вами будет говорить генерал Кребс!» — и передал Кребсу трубку. Мы все сгрудились вокруг него, вглядываясь в его губы и ни словечка не понимая из того, что он говорил. Разговор показался мне очень долгим.

В бункере снова начались споры. Через некоторое время, среди ночи, ушел Кребс. Через три или четыре часа он вернулся[143]. Насколько я понял, от нас требовали безоговорочной капитуляции, категорически отвергнув выдвинутое, кажется, Геббельсом предложение о равноправных переговорах. Это был крах. Полный крах.

Первого мая последние заложники бункера стали постепенно расходиться. Они уходили несколькими группами. Что до меня, то ко мне никто не заходил. Даже мой начальник Шедле[144]. Мы были вдвоем с Хентшелем, одни, то в коридоре, то в помещении коммутатора, и видели их последние приготовления. Перед тем как покинуть канцелярию, люди из близкого окружения, кроме Бормана и Аксмана, заходили также к Йозефу и Магде Геббельс, чтобы проститься: Гюнше, Монке, Линге, Кемпка, секретарши, Вальтер Хевель и Вернер Науман.

Геббельс решил покончить жизнь самоубийством в бункере вместе со своей женой. Детей ожидала та же участь. Вечером Магда Геббельс прошла мимо меня в слезах, зашла в соседнюю комнату[145]. Она совершенно спокойно начала раскладывать на столе игральные карты. Из ее комнаты вышел Геббельс. Стоя немного в стороне, он долго смотрел на свою жену. Потом вдруг спросил, что она делает. «Раскладываю пасьянс», — ответила та, не глядя на него. Через некоторое время зашел Артур Аксман, взял стул. Завязался разговор, они вспомнили прошлое, годы сражений и борьбы. Магда ненадолго выходила, чтобы в помещении верхнего бункера приготовить кофе. Ее дети лежали в нескольких метрах, в соседней комнате.

Вечером снова устроили совещание. Йозеф Геббельс был очень взволнован и без конца ходил по комнатам бункера. Остановившись подле меня, поинтересовался, не было ли ему звонков. Я ответил, что ему звонили, в том числе генерал Вайдлинг, и несколько раз лейтенант Зайферт — он трезвонил через каждые пять минут[146]. «Это не имеет никакого значения. Война проиграна», — ответил он и вернулся в свою комнату.