В Париже дорого умирать - Лен Дейтон

Домой я вернулся около полудня. А в двенадцать тридцать зазвонил телефон. Звонила Моник, соседка Энни Казинс.

— Вам лучше бы поскорей приехать, — сказала она.

— Зачем?

— Мне не разрешили отвечать по телефону. Тут мужик сидит. И не хочет мне ничего объяснять. Он спрашивал Анни, но ничего мне не говорит. Вы приедете?

— Ладно, — сказал я.

Было время обеда. На открывшей мне дверь Моник красовалось неглиже с оторочкой из страусовых перьев.

— Англичане высадили десант, — хихикнула она. — Вы заходите, а то старая грымза обязательно станет подслушивать, если будем разговаривать здесь.

Моник распахнула дверь и пригласила меня в тесную комнатушку, заставленную бамбуковой мебелью и столами. На туалетном пластиковом столике четыре вращающихся зеркальца, флакончики духов и куча косметических принадлежностей. Кровать не застелена, покрывало скатано в рулон и засунуто под подушки. Моник прошла к окну и раздвинула ставни, открывшиеся с громким стуком. Солнечный свет залил комнату, отчего вся обстановка оказалась словно в дымке. На столе валялась розовая оберточная бумага. Девушка вынула из нее сваренное вкрутую яйцо, облупила и откусила кусочек.

— Ненавижу лето, — сообщила она. — Зануды, парки и открытые машины, из-за которых спутываются волосы, тухлая холодная еда, смахивающая на объедки. И солнце, старающееся заставить тебя чувствовать себя виноватой за то, что сидишь дома. А я люблю сидеть дома. Люблю поваляться в кровати. Это ж не грех — любить поваляться?

— Как только представится случай, непременно это проверю на себе. Где он?

— Ненавижу лето.

— Ну так пожми руку Санта-Клаусу, — порекомендовал я. — Где он?

— Пойду приму душ. А вы сядьте и подождите. А то одни вопросы.

— Да, — сказал я. — Вопросы.

— Не знаю, откуда вы берете все эти вопросы. Должно быть, вы очень умный.

— Ага, — согласился я.

— Лично я, если честно, даже не знала бы, с чего начать. Единственные вопросы, которые я задаю: «Ты женат?» и «Что ты будешь делать, если я забеременею?». И даже на них никогда не получаю правдивого ответа.

— В том и сложность с вопросами. Лучше придерживайтесь ответов.

— Ой, да я знаю все ответы.

— Ну, значит, тебе задали все вопросы.

— Ага, задали, — согласилась Моник.

Она сбросила неглиже и мгновение постояла голой, прежде чем исчезнуть в ванной. Выражение ее глаз было насмешливым и весьма недобрым.

Потом из ванной донесся плеск и ахи-охи, и она наконец выплыла оттуда в хлопковом платье и теннисках на босу ногу.

— Вода холодная, — коротко бросила она. Направилась прямиком через комнату к входной двери, вышла в подъезд и свесилась через перила. — Вода ледяная, ты, тупая корова! — завизжала она в лестничный колодец.

Откуда-то снизу донесся голос старой карги:

— Количество воды не рассчитано на десять человек в каждой квартире, грязная ты шлюшка!

— В отличие от тебя у меня есть то, что хотят мужчины, старая ты вобла!

— И ты охотно им даешь, — прокаркала в ответ карга. — Чем больше, тем лучше!

— Тьфу! — Моник, прищурившись, тщательно прицелилась и плюнула в лестничный колодец. Должно быть, старая карга это предвидела, поскольку я услышал победный каркающий смех.

Моник вернулась ко мне.

— Ну и как мне оставаться чистой, если вода ледяная? Всегда ледяная.

— Анни жаловалась на воду?

— Бесконечно. Но ей не хватало наглости, чтобы добиться результатов. А я злая. Если грымза не обеспечит мне горячую воду, я ее в могилу сведу, суку старую. Впрочем, я отсюда все равно съезжаю, — сказала она.

— Куда переезжаешь? — поинтересовался я.

— К своему постоянному ухажеру. На Монмартр. Жуткий район, но там квартира побольше этой, к тому же он меня хочет.

— А чем он зарабатывает на жизнь?

— Работает по клубам. Он — вы только не смейтесь — фокусник. У него есть отличный фокус: сажает певчего кенара в клетку, а потом делает так, что кенар исчезает. Зрелище фантастическое. Знаете, как он это проделывает?

— Нет.

— Клетка складная. Это легко, клетка специальная. Только птичка оказывается раздавленной. Когда он делает так, что птица снова появляется, то это другая канарейка. Просто фокус на самом деле, а зрители не подозревают, что он каждый раз убивает птичку, показывая свой фокус.

— А ты догадалась.

— Да. Догадалась сразу, как впервые увидела. Он подумал, что я такая умная, раз догадалась, но сколько там стоит канарейка? Франка три, максимум четыре. Умно, да? Согласитесь, что это умно.

— Умно, — сказал я. — Только я люблю канареек больше, чем фокусников.

— Ну и глупо, — рассмеялась Моник, не поверив моим словам. — Он называет себя «Удивительный граф Сзелл».

— Значит, станешь графиней?

— Это его сценический псевдоним, дурачок. — Она взяла крем для лица. — А я буду всего лишь очередная дурочка, которая живет с женатым мужчиной.

Она намазала лицо кремом.

— Где он? — наконец спросил я. — Где этот мужик, который, по твоим словам, сидел здесь?

Я был готов услышать, что она все это придумала.

— В кафе на углу. Ничего с ним там не случится. Читает себе свою американскую газету. С ним все в порядке.

— Пойду с ним поговорю.

— Подождите меня. — Она стерла ваткой излишки крема и улыбнулась. — Я хорошо выгляжу?

— Отлично выглядишь, — ответил я.

Кафе располагалось на бульваре Сен-Мишель, в самом центре левобережья. Снаружи на ярком солнце сидели студенты. Волосатые и серьезные, они приехали из Мюнхена и Лос-Анджелеса, уверенные, что Хемингуэй и Лотрек доселе живы и однажды в каком-нибудь кафе на левом берегу они с ними непременно встретятся. Но найдут они лишь других молодых людей, выглядящих в точности, как они сами, и с этим печальным открытием они вернутся к себе домой в Баварию или Калифорнию и станут коммерсантами или клерками. А пока они сидели тут, в культурном горниле, где бизнесмены становятся поэтами, поэты — алкоголиками, алкоголики — философами, а до философов доходит, насколько лучше быть бизнесменом.

Хадсон. У меня отличная память на лица. Я увидел Хадсона тут же, едва мы свернули за угол. Он сидел в одиночестве за столиком, держа перед лицом газету, с интересом разглядывая посетителей. Я окликнул его:

— Джек Персиваль! Какой сюрприз!