Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь - Диана Кирсанова

– Двадцать восемь! А насколько этот Владик младше вас?

– На тридцать.

– Боже мой…

И тут эта женщина с усталым лицом впервые подняла на меня глаза.

– Я понимаю. Вы не думайте, что я совсем уж дурочка – я все понимаю! Конечно, любой сочтет, что это дикость с моей стороны – тридцать лет разницы, я стара – да-да, вот уже много, много дней и ночей подряд зеркало говорит мне об этом! – а он так красив, так потрясающе красив и… молод. Но в том-то все и дело, что я просто хочу жить! – Она резко вскинула хорошо уложенную голову. – Я хочу жить!!!

Никто не собирался лишать Татьяну жизни в ближайшее время, и я хотела было сказать ей об этом, но она перебила меня: резко выпрямившись в своем кресле, высоко подняв голову, так, что ее поза стала похожа на позу сфинкса, она властным жестом запретила мне что-либо говорить.

– Я хочу жить!!! – в третий раз сказала Татьяна. – Хочу, наконец, снова ощутить себя женщиной – желанной, желанной женщиной, которая нужна мужчине; чье тело истосковалось по мужским ласкам – ведь мой муж, Матвей, давно уже не мужчина! О, вы не знаете, как работа, которой человек отдается целиком, может лишить его способности ласкать и хотеть женщину. Но у Матвея хотя бы была эта работа. А у меня? А я?.. Нет, вы не поймете! Никто не может понять, каково это – когда после иссушающей пустыни женского одиночества неожиданно наступает вторая весна…

– Но дети…

– Дети? Они уже взрослые. Я им не нужна. И они прекрасно доказали мне это, когда допустили, чтобы муж выставил меня из дому – ни слова поддержки не услышала я от родных детей, никто из них за меня не заступился… Матвей назначил мне содержание. О, это большое содержание! Мой муж никогда не был скуп – он просто бездушен, у него нет души… А я… Что я видела в жизни? Холодную постель и эти вечные бдения о детях – они всю жизнь, всю жизнь доставляли мне сюрпризы! У меня не было поклонников – я всю себя посвятила семье, которая даже не была мне за это благодарна; я не сделала карьеры – что меня ждало бы в дальнейшем, если бы я не встретила Владика?! Ведь это он принес в мою жизнь Любовь, и какая разница, каким образом все это случилось и как выглядит со стороны? Он возносит меня до небес. Он говорит, что я – настоящая! Что я уже никогда не буду меняться, метаться, сравнивать его с другими, изменять, в конце концов! Что я отношусь к тем ярким личностям, на чей возраст обращаешь внимание в последнюю очередь…

– Но ведь вы знаете, кто он такой, какой образ жизни ведет – разве вы можете поверить, что бабский угодник говорит вам все это искренне?

– Впервые в жизни меня кто-то боготворит, – не слушая меня, продолжала Татьяна, опуская глаза и нервно выдергивая из подола своего халата мелкие ниточки. – Впервые за столько лет кто-то находит красоту в моих руках, губах, глазах, кто-то смотрит на меня так, словно хочет проглотить целиком – всю, всю! Я знаю – меня осудят, осудят безжалостно, будут обвинять во всем: в глупости, в нимфомании, но я не хочу думать, за что он меня любит, не хочу, не хочу, не хочу!!! Он берет у меня деньги? Да, берет. И я даю. Потому что понимаю – единственное, чем можно отблагодарить его за мою вторую весну, это обеспечить – хоть немного! – его будущее… Но он тоже благодарит меня, да! За один его взгляд, поцелуй вот сюда, в висок, за один вкус этих губ я отдала бы ему все сокровища мира!

Она сидела прямо, очень прямо, и плакала. Слезы лились по ее лицу ручьями – раньше я думала, что с нормальными людьми так не бывает, а когда показывают такое в кино, то это не больше чем кинематографический трюк. Мутные от пудры слезные потеки исчезали в складках ее лица, вновь появлялись на подбородке, собирались в крупные капли и стекали в разрез халата. Сейчас эта женщина казалась действительно очень старой.

Острая жалость заставила меня отвернуться. Вздохнув, я посидела напротив плачущей навзрыд клиентки минуту или две. Но надо было что-то делать, а что можно было предпринять? Слов утешения у меня не находилось. Принести воды? Пожалуй. Поднявшись с места, я отправилась на поиски кухни. Она была прямо по коридору. Тугая струя из-под крана с шипением ударила в стакан, который я вынула из сушилки над раковиной.

– Возьмите… Выпейте… Успокойтесь… Право же, не нужно так волноваться.

Татьяна мотала головой, отталкивала мою руку со стаканом, вода проливалась на пол, растекалась некрасивыми пятнами по ее атласному халату. Она плакала, но постепенно успокаивалась. Дожидаясь конца истерики, я отошла к окну; меня вдруг обожгла мысль о том, что я не смогу, нет, не смогу сказать этой несчастной, что ее Владика больше нет. Что он сидит в моей квартире… Мертвый. Нет! Я не смогу.

Кажется, Татьяна успокоилась. Нет, руки и подбородок ее еще дрожали, но в глазах появилось осмысленное выражение. Казалось, какая-то неожиданная мысль вдруг добралась до ее сознания. Она очень пристально на меня посмотрела, и угольные зрачки внезапно налились паническим страхом:

– А вы… вы почему здесь? Вы что-то узнали о Владике? Что-то такое… ужасное?!

– Нет, что вы, нет… – трусливо забормотала я. – Ничего подобного, совершенно!

– Но ведь вы пришли сюда, ко мне! А я не оставляла вам своего адреса! Что случилось?

– Вы можете сейчас говорить спокойно?

– Да, я… я пришла в себя. А что случилось?

– Видите ли, все дело просто в совпадении… В обычном совпадении, которые встречаются на каждом шагу… Москва – большой город, но в то же время тесный…

– Не надо говорить банальности. И не уводите разговор в сторону. Что случилось?

– Да ничего особенного, просто параллельно к нам в агентство обратилась другая клиентка, мать одной девушки… Даши Загоруйко. Той, что два года тому назад родила ребенка от вашего сына. Она просила… просила… – Я лихорадочно соображала. – Просила устроить так, чтобы молодые люди, вот эта Даша и ваш сын, помирились. Клиентка очень переживала, что мальчик растет без отца.

– А!.. – Татьяна сделала жест, начисто вычеркивающий Дашу Загоруйко из списка существ, которыми еще когда-нибудь сможет заинтересоваться ее сын. – Нет, это невозможно. Юра бесконечно далек от этой девушки… и ее ребенка. Вообще, это старая история.

– И некрасивая.

– Да, может быть. Но, как мать, я сделала для своего сына все, что смогла.

– То есть отреклись сами и заставили Юру отречься от родного ребенка.

– Многие, многие матери в данной ситуации поступили бы на моем месте точно так же!

Теперь она снова сидела прямо. Слезы высохли, и руки беспокойно пробегали по волосам, проверяя, в порядке ли прическа. Только это нервное движение и выдавало ее душевное смятение; лицо же было совершенно спокойно.

Я подумала о том, что ничего не исчезает на свете просто так, чтобы потом в той или иной мере не проявиться где-нибудь в другом месте. Два года тому назад эта женщина предала свою родную кровь, сделал все, чтобы у ее единственного внука не было семьи, не было отца. Теперь семьи нет у ней самой; собственные дети Татьяны не заступились за нее, когда муж выставлял ее из дому, и сами тоже не интересуются родной матерью.