Убить королеву - Вирджиния Бекер

Пока что я понял о нем следующее: он не так уж много зарабатывает как актер — без покровителя получать нормальные деньги вообще невозможно, а покровителя у него нет. Аристократ, которого он подцепил у Кэри, станет платить ему жалованье, которое покроет расходы на жизнь, и еще немного сверх того, если пьеса окажется успешной. Этого пока не произошло, да и про жалованье еще не ясно.

Но настоящая беда Алара в том, что он игрок. Он делает большие ставки, а значит, много выигрывает, или, чаще, много проигрывает. Это объясняет, почему он носит такие дорогие сапоги: насколько я успел понять, азартные игроки редко тратят шальные деньги на приземленные вещи вроде комнаты или еды, предпочитая тешить свое тщеславие вином, драгоценностями или одеждой. Понятно и его странное расписание, потому что карточные дома, притоны и арены для медвежьей потехи работают в самые дурные часы. Но если с ним все делается понятно, то для меня это большая беда. Игроки — лучшая мишень для шпионов и подпольных организаций, их легко использовать в качестве гонцов или связных. Игроки по натуре склонны к риску, они этим живут. Обычно они всегда нуждаются в деньгах. И вечно торчат там, где легче легкого передать записку, шепнуть пару слов или сунуть несколько монет, не будучи увиденным. Это сильно усложняет мою работу, потому что мне приходится ошиваться рядом, чтобы что-нибудь увидеть, а я не могу проводить с Аларом дни и часы напролет. Преуспеть я могу лишь по воле случая, а я не люблю полагаться на случай.

Со стороны его стола в дальнем конце зала раздается крик. Кричит не Алар, а кто-то другой. По этому крику, по мрачному выражению лица Томаса и по тому, как он встряхивает светлой головой, я понимаю, что он проиграл. Разозлившись, он толкает стол, сбрасывая на пол кости и монеты. Есть еще кое-что, что я узнал об Аларе: он негодяй. Вдали от «Глобуса», где он не изображает кого-то другого, он становится самим собой. Каждый миг рядом с ним — наказание. Это совсем не то, что наблюдать за Китом. Тот забавен, открыт и заставляет меня забыть о том, что в действительности я не просто провожу время в его обществе, а слежу за ним.

Я отвлекаюсь, и мне не нравится, куда устремляются мои мысли: обратно в «Розу». Не стоило вчера репетировать с Китом эту сцену. Или по меньшей мере следовало устроить так, чтобы не пришлось его трогать. Потому что, не обхвати я его рукой и не прижми к себе, я не почувствовал бы, каким податливым он сделался. Я бы не увидел, как он закрыл глаза, пока я шептал свои строки прямо ему на ухо, не ощутил бы, какие мягкие у него волосы — мягкие, как птичьи перья на шляпах. Эти волосы не касались бы моей щеки, и я бы не узнал, как от него пахнет, шалфеем и морской солью. Я бы не знал ничего этого и мог бы дальше притворяться, что не вижу, как он на меня смотрит. Или как он меня смешит. Или что я впервые после смерти Марло чувствую себя легко рядом с другим человеком.

Я могу делать вид, что между нами ничего не происходит, потому что ничего не может произойти, никогда. Потому что Кит — подозреваемый и вероятный участник заговора против королевы. Потому что быть с мужчиной — преступление, карающееся повешением, и даже королева меня не помилует, потому что она никого не милует. Потому что в последний раз, когда я испытывал подобные чувства, человек, на которого они были направлены, вывернул мне сердце наизнанку и умер, а я так и не стал прежним.

Так или иначе, у меня все равно нет на это времени. В моем плане не предусмотрен этот парень. Или любой другой. Или девушка. В том самом плане, который позволит мне вырваться из-под гнета королевы и ее людей, из лабиринта заговоров и бесконечной лжи. Который позволит мне идти своим путем, освободившись от теней лжи, что сплетались вокруг меня с того дня, когда Марло вошел в мою печатню много лет назад. Который позволит мне жить своей жизнью, а не наблюдать за чужими.

Мне нужно прекращать эти репетиции в «Розе». Я могу назвать любую причину, от великодушной до грубой. Я слишком занят, я не могу сосредоточиться, мне больше не интересно. Кит не станет задавать вопросов. Он поймет намек, оставит меня в покое, и мне не придется больше ставить под сомнение то, за что я борюсь каждый день.

Я отвлекаюсь от Кита и возвращаюсь к нелегкому наблюдению за Аларом. Настроен я решительно, но при этом недоволен. Я достаю свой дневник и начинаю перечитывать заметки, поглядывая на Алара, который бредет к стойке, пока остальные собирают с пола кости и деньги. Я занимаюсь этим делом уже месяц и завтра должен представить королеве первый отчет. После наблюдений и расспросов можно вычеркнуть двадцать четыре из тридцати семи подозреваемых. Почти все они заняты в незначительных ролях или работают за сценой. Мне не понравилось, что каждый из них лжет про возраст, опыт или прежнюю жизнь. Они все действительно лгут, но скрывают не предательство, заговор или католическую ересь, а всего лишь жену, работу или, как, например, Джозеф Гилл, дублер Кемпа, — слишком юный возраст. Ему всего двенадцать.

Мне остаются восемь человек. Бартон. Алар. Харгроув. Марк Харди, который играет Антонио. Коротенький, темноволосый, тихий и непритязательный, он живет в Холборне, на самом краю Лондона, почти в деревне. Оттуда два часа ходу до «Глобуса», а живет он там уже шесть лет. Ему около тридцати, но семьи у него нет. Ночами он читает и пишет, а значит, весьма образован, что не вяжется со скромной жизнью. Еще есть Саймон Север, который играет Валентина, одного из моих (то есть Орсино) подручных. Роль невелика, но он в ней хорош. Беда в том, что он утверждает, будто прожил всю жизнь в Лондоне, но я навел справки и выяснил, что во всем городе нет юноши, мужчины, младенца или старика по имени Саймон Север. Что-то он скрывает. Братья Белл, Джон и Джуд, двое новых рабочих. Они не близнецы, хотя легко за них сойдут: темноволосые, темноглазые, двадцати и двадцати одного года от роду. В этом я им верю. Оба шкодливы и умны, быстро решают все вопросы Шекспира относительно реквизита (именно они разыскали козлов для новой пьесы). Опыта у обоих нет.

И наконец Кит.

Хотя я обещал себе о нем не думать, ведь передо мной лежит отчет, а за спиной ворчит Алар, и у меня еще сотня дел, я снова начинаю думать о вчерашнем вечере, о битве на мечах, о забытых строках, прошептанных в темноте, и о юноше.

Я нахожусь в гримерной слева от сцены и жду сигнала к выходу.

На сцене стоит стол на козлах, на длинной лавке сидят Томас Алар и Аарон Бартон. Сегодня первая репетиция в костюмах, и мы все хохочем, глядя на густо намазанных гримом парней в платьях и париках.

Приземистый маленький Аарон с криво намалеванными губами облачен в платье со слишком глубоким вырезом, открывающим половину голой груди. Портниха, которая сшила его, госпожа Люси, только учится и напутала с мерками (не знаю, перепутала, что ли, рост и обхват груди?). Госпожа Лаветт чуть не разрыдалась, увидев, что добрых три фута подола тащатся по полу, а вырез спускается чуть не до пупка, открывая на всеобщее обозрение густые рыжие волосы на груди. Аарон умирал от смеха, а мастер Шекспир объявил, что это плюснарно. Никто не понял, что имеется в виду, но, наверное, что-то хорошее, потому что платье оставили (хотя, если подумать, может, и что-то плохое, ведь наказаны скорее мы, чем Аарон, потому что именно нам приходится на него смотреть).