Побег - Кэтрин Ласки

То, как Асуль плетет нити своего заговора, тревожило Эсперо. Тревожило и ее спокойствие. Она не позволяла своей злости вырваться наружу – это было бы признаком слабости. Асуль была невозмутима, при этом вечно пытаясь поддеть Эстреллу. Особенно же ее раздражало, когда Эстрелла останавливалась, чтобы рассмотреть очередные изображения на камнях.

– Взгляните-ка на нее! – прошипела Асуль как-то раз, когда Эстрелла разглядывала изображение трех скачущих лошадок. Ветер подхватил ее слова и донес прямиком до ушей Эстреллы. Она разгневанно повернулась – и пошла на чалую. При этом она грозно и низко ржала, рыла копытами землю – вела себя так же, как когда-то жеребцы вели себя, атакуя горную кошку. Однако Асуль не испугалась.

– Опять рассматривала своих муравьев? – невинно поинтересовалась она, после чего испустила пронзительное ржание и атаковала Эстреллу. Остальные лошади ахнули – но Эстрелла стояла, не шевелясь, пока чалая кобыла неслась на нее. Когда Асуль была совсем рядом, Эстрелла вскинулась на дыбы и ударила передними копытами. Удар пришелся по крупу Асуль. Он был не слишком силен, крови не было – но Асуль его не ожидала и была явно растеряна. Эстрелла полностью завладела ситуацией, и это понимали все лошади.

Она легкой рысью подбежала к табуну и насмешливо спросила:

– Ну что, значит, и я могу кое-что сделать одной из своих шести ног – кажется, именно столько их у муравьев? Я никогда их толком не считала.

Грулло смущенно фыркнул.

– Не знаю… но я никогда не видел муравьев с копытами.

Этот ответ снял повисшее напряжение, и лошади добродушно зафыркали, а некоторые засмеялись.

Асуль, прихрамывая, отошла в сторону, но Эстрелла еще не закончила с ней. Она догнала чалую, и та испуганно вскрикнула:

– Чего еще ты хочешь?

– Прости, что причинила тебе боль! – просто сказала Эстрелла.

Лошади навострили уши.

– Я спросила, чего ты хочешь?!

– Я хочу, чтобы ты остановилась. Хочу, чтобы прекратила отравлять своим ядом нашу жизнь – или ушла из табуна.

Эсперо и Селесто подошли и встали рядом с Эстреллой. Она тряхнула гривой.

– Мы – табун. Мы крепки, словно каменные стены каньона; связь наша прочна, как земля, по которой ступают наши копыта. Некоторые из нас прошли через такие испытания, которые тебе и не снились. Мы плыли в море, нас преследовала смертоносная акула – но мы выжили. Селесто едва не потерял глаз, когда на нас напали огромные крокодилы, – но мы выжили, а Корасон слизала с его морды кровь.

Асуль хотела что-то сказать, но Эстрелла не позволила.

– Да, мы через все это прошли. Я, не знавшая с рождения, что такое стоять на твердой земле, – выжила. Корасон, Анжела, Эсперо… Селесто, который едва успел научиться бегать, прежде чем попасть на корабль, – мы выжили, потому что были вместе. Мы выжили, когда испанцы жалели дать нам воды и зерна. Мы выплыли – хотя они думали, что мы утонем. Мы бежали по этой земле так, как люди и представить не могли, мы сражались с горными кошками и болотными тварями, мы выжили даже тогда, когда люди хотели убить нас и уже убивали друг друга…

Дрожь пробежала по телу Эстреллы.

– Мы вместе посмотрим в глаза новым опасностям. Но эти опасности не должны рождаться внутри нашего табуна. После всего, что мы пережили вместе, здесь не места ревности, жадности, злобе и зависти – они нас уничтожат. Люди привыкли уничтожать друг друга. Но мы не люди. Мы – табун. И мы будем жить на этой земле, в этом Новом Мире. Я верю в это. Я действительно верю в это!

Воздух становился прохладнее, а ночи – совсем холодными. Прозрачное небо по ночам усыпали мириады звезд. Северная Звезда сияла небывало ярко, а аромат сладких трав стал постоянным и сильным.

Асуль в последнее время вела себя тихо, но почему-то это не успокаивало Эстреллу. Она чувствовала, что в воздухе что-то сгущается, – так бывает перед летней грозой…

Несмотря на напряжение, путешествие приносило и свои радости. Эстрелле нравилась смена времен года. На корабле она знала лишь два проявления сил природы – шторм и штиль, причем и то и другое – в душной темноте трюма. Теперь же, чем дальше на север забирался табун, тем разнообразнее становились изменения погоды. Сильная метель – казалось, она была уже так давно – оказалась последней весенней бурей. На смену ей пришли жаркие дни и ночи. Иногда случались сильные грозы, когда казалось, будто небо сейчас разорвется от раскатов грома и треска огромных молний.

Теперь Эстрелла была спокойна – ей не довелось провести всю свою жизнь в тесном гамаке в корабельном трюме. Она могла бы всю жизнь принадлежать миру людей. Учиться ходить странным шагом, носить на спине всадника, везти повозку… работать, работать и работать, лишь изредка радуясь жизни на пастбище в долине. Если бы у нее родился жеребенок, и ножки у него были ровные и сильные, а шея стройная и гибкая, ее дитя забрали бы у нее и продали.

Странный мир. Эстрелла искренне не понимала, почему Анжела все еще грустит временами по своим хозяевам. Она гордилась своим всадником и любила вспоминать свой изящный аллюр и церемониальные шаги в процессиях. Она рассказывала, что всегда ладила с хозяйскими детьми, – но никогда не вспоминала о собственных жеребятах. Однажды Эстрелла спросила ее о них, но Анжела тут же начала с жаром говорить о том, сколько денег за них выручил ее хозяин. Корасон была более чувствительна. Она тоже помнила семью своего владельца, но никогда не говорила о ней так, как Анжела.

Однажды, когда табун расположился на ночлег под большим баньяном, Эстрелла спросила Эсперо, помнит ли он своих хозяев.

– О, их было так много, что всех и не упомнить.

– А ты пытался?

– Нет, зачем?

– Они были жестоки?

– Нет, нет. Вовсе нет. Я просто не хочу вспоминать то время. Все мы были собственностью людей, а это неестественно для живого существа – быть чьей-то вещью. Я не понимал этого, пока не обрел свободу.

Эстреллу пробрал озноб.

– Каково это – быть чьей-то собственностью?

– Это означает, что мундштук у тебя во рту всегда… даже когда его нет. Он у тебя в мозгах. Ты ни о чем не думаешь, потому что тобой управляет хозяин. Твоими мозгами становятся его шпоры, его поводья, его мундштук.

– А как же долина? И то знание, которое она дала?

– Да, там мундштука нет. Но ты же знаешь, что он будет? Это незыблемо и неизменно, как восход луны и звезд. Для многих из нас трава на пастбищах становилась гораздо менее желанной и вкусной, чем овес в яслях. В долине можно на мгновение почувствовать себя свободным – но это чувство пугает и смущает. Это как обещание того, чему не суждено сбыться.

Эстрелла закрыла глаза и снова вспомнила свой гамак… тусклый свет в душном трюме… Кажется, теперь она понимала, что значит быть в собственности. Цепи и веревки, которыми ее скрутили в Городе Богов, были похожи на власть мундштука – и это было ужасно. А гамак натирал нежную кожу маленького жеребенка и не давал возможности уткнуться в теплый живот матери, пахнущий молоком. Гамак тоже был мундштуком – мягким, но беспощадным. Это сделали с ней люди – чтобы напомнить, что она их собственность, их вещь, даже если она только что родилась и не может быть ничьей, кроме своей матери.