Фристайл. Сборник повестей - Татьяна Юрьевна Сергеева

— Будем молиться за них.

— Обязательно будем.

День сегодня для Старухи выдался непростым. Она устала и, наверно поэтому никак не могла заснуть. Очень трудно было примириться с мыслью, что теперь в её доме будет жить совсем чужой, посторонний человек, эта весьма вульгарная девица. Она не могла отказать отцу Михаилу, просто не могла и всё! А теперь придётся терпеть и привыкать. Давно погас свет в кухне. Марина быстро угомонилась, только жалобно скрипнул под ней старый диванчик, а Старуха ещё долго лежала неподвижно с закрытыми глазами. Воспоминания о счастливых довоенных годах, нахлынувшие на неё днём, когда она была такой же юной, как эта незнакомая ей девчонка, посапывающая в кухне, вернулись снова.

Тогда ей, Леночке Бахтиной будущее представлялось таким светлым и радостным. Хореографическое училище она закончила с блеском. Её драматический талант, умение неистово работать, её творческую эксцентричность, темперамент и лёгкий характер педагоги заметили давно. На выпускном спектакле она сразила наповал всех скептиков и была принята в труппу Кировского театра. В корифейках она задержалась недолго, её быстро стали вводить во многие «групповки» текущих балетных спектаклей, и в пятёрки, и в тройки и даже в двойки. Её стала замечать балетная критика, в каких-то рецензиях несколько раз мелькнула её фамилия. И доброжелатели, и завистники, которых с избытком хватает в каждом театре, шептались за её спиной, что она вот-вот получит партию в каком-нибудь балете основного репертуара. А может быть, и не одну. И Петя Орлов, её единственная любовь, преданный друг и партнёр был рядом. Он тоже считался очень перспективным, талантливым танцовщиком, ему тоже прочили блестящее будущее. А творческий их дуэт сложился ещё в училище, в выпускном классе они были уже неразлучны и в жизни, и на сцене.

Но, к несчастью, подарки от благосклонной судьбы закончились очень быстро.

Грянула война. Падать с небес на холодную военную землю, терять такое яркое, перспективное будущее, бояться не только за себя, но и за отца-офицера, ушедшего на фронт двадцать третьего июня тысяча девятьсот сорок первого и пропавшего на полях сражений, за растерявшуюся без него маму, работавшую концертмейстером с вокалистами театра — это было так больно, так неожиданно, так несправедливо! Она повзрослела мгновенно. Тогда, в июне сорок первого Лене Бахтиной исполнилось двадцать лет.

Ленинградцы про любимый театр забыли. На объявленный в июньской афише балет «Лебединое озеро» было продано всего тридцать билетов, и спектакль отменили. В августе театр эвакуировался в Молотов, на Урал. На сборы было отпущено три дня. Из Ленинграда уезжали полторы тысячи работников сцены и две тысячи членов их семей. Посадочные талоны на себя и родных все получали в длинной-предлинной очереди в администрации театра. Потом, вслед за другими, они с Петей вошли в сырой полутёмный зрительный зал. Казалось, что все артисты театра, вся балетная и оперная труппы, все осветители, костюмеры и реквизиторы собрались здесь. Всегда такой праздничный, сверкающий золотом зал теперь был похож на траурный пантеон. Все стояли молча, словно на похоронах. Спотыкаясь о торопливо скатанные ковровые дорожки, они с Петей протиснулись к любимой сцене, запертой от них непроницаемым железным занавесом. Этот холодный бесчувственный металл словно разделял их жизнь на «до» и «после». Кто-то из девочек кордебалета громко всхлипнул. Лена резко оглянулась, пригвоздила её к месту холодным взглядом — интуитивно понимала, чувствовала, что главные слёзы будут потом. Сейчас надо было быть собранными и сильными.

А потом был вокзал. И теплушки, теплушки. Больше восьмидесяти теплушек. Кто уезжает, кто остаётся — понять было невозможно. Это был настоящий сплав общего горя, растерянности, неизвестности. Вот где было место слезам настоящего прощания, все понимали — может быть, навсегда…

Наконец, бесконечный состав тронулся, еле-еле зашевелились вагоны. Поезд очень медленно набирал скорость. Разве они с Петей знали, что ждёт их впереди? Они ещё толком не успели привыкнуть к этому страшному слову — «война». Не знали, сколько она продлится, что произойдёт в их жизни и в судьбе. Начиналась другая жизнь, к которой они совсем не были готовы.

Марина, по наставлениям матушки Натальи, изо всех сил старалась приспособиться к новым условиям существования. Она твёрдо решила не обижаться на резкие, язвительные замечания Старухи, молча выполнять её капризы, стараться пропускать мимо ушей колкости. Жизнь в детском доме строилась между двумя понятиями — «надо» и «нельзя», постоянные одёргивания, замечания и наставления были ей хорошо знакомы. Марина привыкла подчиняться. Главное — у неё теперь была крыша над головой, в кармане позвякивали ключи от квартиры, в которой было достаточно уютно и тепло… Матушка Наталья, с которой они частенько перезванивались, сказала, что отец Михаил не оставляет хлопоты о её комнате. Приходской юрист уже побывал у главного прокурора города и записался на приём к губернатору. Надежда получить скоро собственное жильё придавала силы и, когда Старуха уж слишком допекала её своими придирками, Марина успокаивала себя тем, что пребывание в этом доме — временное и надо просто немного потерпеть.

Она легко поступила в медицинский колледж, затем, не без колебаний, конечно, на работу санитаркой в травматологическое отделение муниципальной больницы. График получился очень плотный. Если бы ещё год назад в выпускном классе ей сказали, что она будет жить в таком сумасшедшем ритме, она бы не поверила. Теперь Марина не знала, когда начинаются сутки. Наверно, вечером, когда она прибегала на дежурство. Как ни странно, с брезгливостью по поводу выноса суден и перестилания простыней, заделанных тяжёлыми лежачими больными, она справилась довольно быстро. Победило откуда-то возникшее в ней сострадание к беспомощным людям, которые из-за тяжёлых травм или операций не могли обходиться без посторонней, без её, Марининой помощи. Больные были разные: старые и молодые, добрые и злые, покладистые и капризные. Но они были больными! Иногда очень тяжёлыми, как та пожилая женщина после ДТП, с четырьмя оперированными конечностями. Днём возле неё дежурили какие-то люди, наверно, родственники, но за ночь Марина несколько раз заглядывала в палату: не надо ли дать попить, или просто перевернуть на другой бок, потому что спина задеревенела… Какая уж тут брезгливость! Конечно, поначалу не всё проходило гладко: получала она серьёзный разнос от старшей медсестры и за плохо вымытый пол в палате, и за несданное вовремя грязное бельё. Но постепенно всё наладилось. Марина стала легко справляться со своей работой, и теперь сама иногда проявляла характер, принимая смену с недоделками у Веры Игнатьевны или бабы Тани.

Утром после