Земля забытого бога - Максим Дуленцов

Люди в шкурах не убили меня, нет, они принесли мое обездвиженное тело в одну из изб, что хаотично стояли на поляне, окруженной густыми лесами. Изба была теплая, наполовину вкопанная в землю, наполовину сложенная из толстых грубых бревен, покрытая корой деревьев, в центре горел костер, дым струился вверх, в отверстие в кровле. Окон не было, и я сначала не рассмотрел всё, лишь позже, когда смог встать, увидел скамьи, стол и глиняные горшки с едой и водой.

Люди заботились обо мне и даже не тронули сундуки, поставив их рядом с жилищем. Позади деревни, на берегу реки, на возвышенности виднелось некоторое подобие крепости, прикрытое с трех сторон огромными валами земли с торчащими сверху заостренными бревнами. Когда я вошел в проход этого сооружения, глазам моим открылась картина: посреди крепости горел огонь, большой костер, вокруг сидели люди в шкурах и молились. Я, пораженный тем, что дикари знают священный огонь и поклоняются ему, как части великого Ахуры Мазды, сам встал на колени и начал читать ясну. Видимо, бог не оставил меня, я достиг земли Арианам-Вайджу, я нашел остатки тех, кто первый заселил землю, но вдруг я с ужасом заметил, что в костре что-то лежит, и это было тело человека. Дикари жгли мертвое тело, а это было прямым нарушением заповедей, что принес Заратустра. Нет! Это была не священная земля. Я с отвращением ушел из укрепления, закрывшись пологом из шкур в выделенной мне хижине. Но люди, кто бы они ни были, давали мне пищу и воду, иногда хлеб, не причиняя вреда. Взамен я предлагал им немного из сундуков шахиншаха, но они отказывались, взяв лишь пару серебряных блюд и сосудов для моих же нужд – приносили в них воду и пищу для меня. Зима – дэвовское порождение – уже накрыла все кругом белым покровом снега, а тело мое не отходило от болезни. Я уже не мог выходить на улицу от сотрясавшего меня озноба, я уже чувствовал смерть. Пока были силы, я раскрыл сундуки с дарами и закопал содержимое в углу хижины, потому что только там я мог воткнуть свой нож, снаружи земля превратилась в камень от мороза. Люди не тревожили меня, да и я не понимал их языка.

Все, что чувствовал я теперь, – это страх смерти. Все, что осталось у меня в душе, – это образ прекрасной Ширин, наказ шахиншаха и молитвы. Я молился, чтобы Ахура Мазда сжалился и дал мне силы жить, но тело мое угасало. При свете огня очага я раскрыл сундук, который шахиншах не позволял раскрыть, и постиг новые знания, и может быть, я понял бы больше, да страх смерти заставил меня делать то, что я сейчас делаю. Я знаю, что умру, я знаю, что после смерти я попаду или в Бехешт – рай или в ад к страшному Визареште. Но мне хочется жить, мне хочется оставить след в материальном мире, я так молод, а умру здесь, в неведомой земле, забытый всеми, и дикари сожгут мое тело на костре, что перевесит и так шаткие весы моей многопагубной души в сторону вечных мучений после смерти. И я молюсь, чтобы шахиншах послал других, которые дойдут до этой земли и найдут мое повествование, я пишу на старых пергаментах кровью животных, что выменял на серебро у дикарей, я рассказываю свою историю будущим людям, которые найдут мое послание после моей смерти. Я надеюсь, что они принесут его шахиншаху, и он прочтет и скажет, что Настуд, благородный маг, был смел и велик, а прекрасная Ширин поплачет обо мне, и содрогнется ее нежное тело от истомы воспоминаний и прошедшей любви, во всех храмах вознесут ясны по мне. Они найдут дары, которые я закопал в хижине, ведь на золотой пластине Хосрова, что дал он мне, я ножом выцарапал пояснения, где найти их.

А постиг я, многопагубный, то, что невозможно определить, где добро, а где зло, ибо они неразделимы для смертного, все законы наших книг лишь человеческие, и нет в них божественного. Не может смертный точно указать, что есть добро, а что есть зло. В борьбе двух духов рождался материальный мир, и лишь они, духи: Мазда и Манью, могут разделить эти понятия, нам же даже в объятиях хаомы это не дано. И думаю я, что только тогда, когда придет второй пророк, духи дадут нам законы движения материального хаоса, и только тогда мир поделится на благое и пагубное, и начнется битва, из которой, как когда-то из борьбы светлого и темного родилась земля, родится что-то новое, благое и прекрасное. Как жаль, что я умру гораздо раньше этого. Но помню я, что только истина – лучшее благо, ищите же истину везде, лишь тогда наши мысли будут светлы, слова – правильны, а дела – священны. Как я хочу жить… О, Ширин…

Вероника сидела в дешевом кафе, славящемся вкусными блюдами восточной кухни, богатыми интерьерами из китайских комплектующих и тем, что там еще никого сильно не отравили. Рядом за столиком оказалась пара подружек, которые у Вероники неожиданно появлялись из окружающего пространства и так же неожиданно исчезали.

Нынешние были довольно болтливы, изысканны, насколько позволяла им скудная зарплата, и веселы. Как и Вероника, были они не замужем, а вечера в кафе позволяли показать себя потенциальным женихам. Веронике было необходимо общаться с такими девушками, они создавали у неё чувство полноты жизни при ее отсутствии. Одна из подруг, имя которой олицетворяло всю Русь – Маша, – а внешность указывала на кровосмешение с перевесом тюркско-финноугорских народностей, с жадностью поглощая лагман, прошамкала:

– Вероник, ну чего ты вот паришься? Смотри, какой у тебя мужик: богатый, из столицы, умный, у нас такого днем с огнем. А ты думаешь всё. Чего тут думать, хватать и тащить в ЗАГС! А ты все с тем ходишь, как его… Алексей, да?

Вероника снисходительно кивнула. Она старалась не обращать внимания на рассуждения подруг.

– Ну и что в этом Алексее? Сидит сыч сычом, в ночные клубы не ходит. Ну, хоть раз бы сходил с тобой. Тогда в кафе молчал всё, потом шутить начал дерзко, не нравится он мне. Тот старичок гораздо лучше, я бы давно с ним в Питер уехала.

– А любовь? Мне кажется, что главнее в отношениях не способности мужчины, и не его деньги, и не величина всех достоинств, а любовь, чувства, – парировала спокойно Вероника.

– Ой да, кинетесь в постель – вот и вся любовь. Любовь будет, а денег может и не быть с лохушником каким, – мудро, как ей казалось, заметила Маша, запивая лагман бокалом белого кислого вина.

– Вот-вот, – подхватила разговор вторая подруга, – кстати, если ты не хочешь продолжать отношения со Станиславом, то так и скажи, не парь, у нас на него очередь, я твоего ухажера в три минуты раскручу на тачку и свадьбу. А то ходишь гоголицей, и мужика тиранишь, и нас. Я, может, в него уже влюбилась…

Это замечание вывело Веронику из состояния равновесия. Вообще она, как всякая женщина, легко выходила из спокойного созерцания мира и так же легко в него возвращалась, для нее это было естественно. Неуравновешенность Вероники имела три степени: первая была почти созидательна, описывалась словом «раздражение», в этой стадии мозг генерировал идеи, которые она легко выражала вербальными средствами – жестами, словами, текстом. Вторая степень была уже разрушительна, это был гнев, когда Вероника выражалась не так красиво, порой употребляя нецензурные слова, чем поражала неподготовленных собеседников, могла кинуть мягким предметом и бездоказательно обвинить всех во всем, в чем было возможно. Третья степень неуравновешенности Вероники была самая страшная – истерика. В таком состоянии она теряла над собой всяческий контроль, мало что потом помнила и долго ревела. На данный момент Вероника вошла в первую стадию: