Мой любимый киборг - Ольга Коротаева

Эсфир – киборг! И его способности сильно отличаются от тех, что доступны обычным людям. Более того, принц – аврен! А это уже за пределами осознания.

Мы бежали, забирались всё выше, и я старалась не думать о появлявшихся на стенах выбоинах. Как и о том, кто в нас стрелял и что будет, если попадут. Я просто бежала и пыталась не быть для принца обузой… по возможности.

Эсфир остановился, лишь когда мы оказались на крыше. Над нами синело чистое небо, под нами сверкал потрясающе красивый город. И в другое время я бы обязательно потеряла голову от восторга и, любуясь переливающимися стенами и сияющими невероятно ярко даже при свете солнца окнами, не желала бы сходить с места. Но не сейчас, когда жизнь самого прекрасного мужчины под угрозой.

– Стоять!

Услышав окрик, я обняла своего киборга и приготовилась. К смерти ли, к прыжку – к чему угодно! Но Эсфир не двинулся с места. И страж не спешил стрелять.

– Тинс? Ты ведь служишь под началом адмирала Гелиха?

– Служил, – отрывисто ответил страж. – Адмирал мёртв. Убит так же, как император.

– Когда? – выдохнул принц.

– Незадолго до вашего прибытия, мой император, – отчитался тот и опустил оружие.

– Арестуй нас, – приказал Эсфир и взял меня за руку, – и отведи в тюрьму.

– Слушаюсь, – отсалютовал Тинс.

Эсфир

Я поверить не мог, что дядя мёртв. Мысль о Гелихе отзывалась в груди тупой болью. Он погиб из – за меня? Неужели стало известно, что адмирал мне помогал, и мой тайный враг добрался до него раньше?

Ясно одно: план разрушен, в мои расчёты снова вмешалось провидение. Или же мои действия так легко прогнозируемы? В любом случае придётся искать другой путь. Кто ещё мог проводить меня в зал сената? Джерог попытался меня убить, – я не питал иллюзий о том, чего именно желал кузен, – а Гелих убит…

Можно попытаться объединить тех стражей, что будут сражаться за меня до последнего вздоха, и повести их на смерть. Пробьёмся ли мы в зал сената? Шансов мало. Есть ещё путь, но он грозит смертью мне. Так что же выберу я как будущий император?

Я следовал за Тинсом и, держа руку доверившейся мне Луны, понимал, что предпочту правильный путь.

– Я проведу вас через технический этаж, – оглядевшись, отрывисто сообщил Тинс. – Простите, мой император, но иначе мы не доберёмся до тюрьмы.

– А этот технический, – подала голос Луна, – может вывести к залу сената?

– Нет, – отрезал я. – Сначала я должен убедиться, что ты не пострадаешь.

– Так ты решил меня спрятать в тюрьме? – она потянула меня и нервно улыбнулась она. – Ты не должен тратить на это время, Эсфир! Разве не понимаешь, что Вик продал тебя за сто тысяч кредитов? Каким – то образом он догадался, кто именно оказался рядом со мной, и сообщил Джерогу.

– Скорее всего, – нахмурился я. – А я удивлялся, что заставило кузена связаться с судном Нисима. Но всё равно не понимаю его предательства, ведь он помог мне в зале сената и принял мою кандидатуру…

– Сюда, мой император! – Тинс открыл неприметную дверь и поманил нас в пыльную темноту: – Берегите головы.

– Ох, как тут тесно, – пролезла первой Луна.

Я последовал за ней, Тинс тщательно закрыл дверь и кивком указал направление в открывшемся перед нами пространстве.

– Туда.

– Стойте, – возразил я. Оценил переплетение системы лабиринтов лифтов, ходов и подъёмников, чтобы сориентироваться, и сверился с загруженной в дрены схемой дворца. – Сначала я составлю короткий и безопасный путь…

Тут мимо, едва не сбив Луну, просвистел технический лифт.

– Держись ближе, – притянул её к себе.

Луна охнула и, прижавшись, обняла меня. Покраснев, отвела взгляд и пробормотала:

– И откуда он только взялся?

Смущённо покосившись на Тинса, отпрянула и, вскрикнув, беспомощно вскинула руки. Я со вздохом поймал её за запястье и вытащил из колодца, в который Луна едва не свалилась.

– Смотри под ноги.

– Да что же это? – испуганно покосилась вниз Луна. – Предупредили только голову беречь, а тут и шага не ступить, чтобы не потерять какую – нибудь другую конечность!

– Ты уж постарайся сохранить все свои стройные и очаровательные конечности, – я коснулся её губ невесомым поцелуем.

Покраснев ещё сильнее, Луна прошипела:

– Нашёл время!

«Другого может не быть», – подумал я, но вслух, разумеется, этого не произнёс. Провёл пальцем по полупрозрачной голограмме, выстраивая план передвижения, а Тинс заметил:

– Опасно.

– Зато быстро, – уверил я и, обняв Луну за талию, шепнул: – Держись так крепко, как на крыше.

Она испуганно вцепилась в меня.

– Ты снова будешь бегать по стенам?

– И не только, – с улыбкой пообещал я и, активировав дрены, оттолкнулся от пола.

Подлетев, ухватился за трубу и, раскачавшись, перепрыгнул на небольшую площадку. Переждал, когда проедет технический лифт, а к нам, втыкая в стены встроенные в форму стража шипы, заберётся Тинс, присел на корточки.

– Видишь напротив ниже отверстие?

Луна осторожно вытянула шею и заглянула в убегающую вниз полутьму пропасти.

– Не говори, что нам туда.

– Не бойся, – улыбнулся я. – Ты мне веришь?

– Безусловно, – серьёзно ответила Луна, и у меня в груди стало так тепло, а в теле будто разлились потоки энергии.

Возникло ощущение, что я смогу не только перенести Луну на два десятка метров над пропастью, но и пару раз перевернуть мир и не запыхаться. Моя женщина, обняв меня, прижалась всем телом с такой обезоруживающей доверчивостью, что я не смог удержаться, чтобы не поцеловать её зажмуренные веки.

Прыгнул и, уцепившись за жилы проводов, скользнул к противоположной стене. Едва не врезавшись в неё, в последний момент разжал пальцы и полетел вниз. Спружинив о проезжавший лифт, впрыгнул в углубление, которое и приведёт нас в тюремный блок.

Посмотрел на Луну и, приблизившись к её лицу, выдохнул в губы:

– Уже можно открывать глаза.

Она распахнула их и вздрогнула от нашей близости. Я с сожалением отстранился:

– Надо вернуться за Тинсом. Стой на месте, не шевелись. Хорошо?

– Боишься за меня? – лукаво прищурилась она.

– Ты ужасно неловкая, – шепнул я и, не удержавшись, коснулся нежной кожи её щеки, смягчая слова поцелуем.

Я не мог напиться Луной, не мог насладиться ей. Хотелось любоваться, дышать ей, наслаждаться, несмотря на то что сейчас время войны. Или как раз потому, что каждый взгляд мог стать последним, он приобретал наибольшую ценность?